— Петре Цхомелидзе.
— Неужели?.. Куда он ранен?
— Осколочное ранение в левую руку, между кистью и предплечьем. Кость в четырех местах раздроблена. Положение очень серьезное. Лучше было бы сразу ампутировать руку, но он упрямится, не разрешает.
Корнелий сейчас же отправился в госпиталь. После Григория Цагуришвили, Мито Чикваидзе и Сандро Хотивари Петре был самым близким его другом.
Госпиталь, в котором лежал раненый, был размещен в корпусах шелководческой станции, рядом с садом Муштаид.
В коридорах госпиталя толпились люди — кто с рукой на перевязи, кто с забинтованной ногой, кто на костылях. Все это были легкораненые. Корнелию казалось, что они смотрят на него с укором.
Пройдя в аптеку, он разыскал сестру своего приятеля Гиго Тавадзе Олю и попросил показать, где лежит Петре. Смуглая, черноглазая девушка привела его к ассистенту Евгения, хирургу Сико Мосешвили. Тот дал Корнелию белый халат, и они по длинному коридору направились к Петре. Выходившие в коридор двери были открыты, из палат слышались стоны.
Пройдя весь коридор, они вошли в небольшую комнату, в которой стояли четыре койки. В комнате царил полумрак. Лица раненых можно было разглядеть с трудом. У одного из них вся голова была забинтована, открытым оставался только левый глаз, в котором, как казалось Корнелию, отражался весь ужас пережитого. Другой, раненный в живот, закрыв глаза, повторял одно лишь слово:
— Умираю… Умираю…
Третий, у которого под туго забинтованной ногой стояла деревянная подпорка, чувствовал себя, казалось, лучше, чем его соседи. Посмеиваясь над своей ногой, устремленной почти вертикально к потолку, он шутил с Сико Мосешвили:
— Доктор, как вам нравится моя зенитная пушка?
Но по испуганному, точно у попавшей в капкан лисы, взгляду нетрудно было догадаться, что он старался шуткой привлечь к себе внимание врача. Вообще же ему было не до шуток.
Четвертым в палате оказался рослый юноша. Голова его была обрита, искаженное страданиями лицо обращено к лежащей в гипсе руке, огромной, неподвижной. Это был Петре Цхомелидзе. Лихорадочно блестевшими глазами он взглянул на хирурга, не обратив вначале никакого внимания на Корнелия. Затем узнал его и, пересилив боль, слабо улыбнулся. Корнелий склонился и поцеловал его в лоб, влажный от холодной испарины.
— Передай своему брату, что я ни за что не дам резать руку! — простонал Петре вместо приветствия.
— Да что ты! У него в мыслях этого нет. Откуда ты взял, что хотят резать руку? — поспешил успокоить его Корнелий.
— Это он сам себе внушает, — заметил хирург.
Но Петре продолжал нервничать:
— Возможно, слух изменяет мне, но глаза не обманывают. Я еще раз вам говорю, что отнять руку не позволю. Напрасно стараетесь. Лучше умру, чем останусь без руки… Вчера ночью открылось кровотечение. Посмотрел — весь бинт в крови… и простыня тоже. Буквально плавал в крови, а вокруг — никого. Хорошо, твой брат из дому по телефону справился о моей температуре, как будто почувствовал, что со мною несчастье. Запоздай он немного, я истек бы кровью. Прибежал в больницу, сам сделал перевязку. Ох, как больно было, какое мучение! — прошептал Петре и, закрыв глаза, откинулся на подушку. Но через мгновение снова открыл их и с испугом посмотрел на руку. — Воняет, воняет проклятая рана! — воскликнул он, обращаясь к хирургу.
— Не выдумывай, — ответил Сико Мосешвили. — Все обстоит хорошо. Это лекарство пахнет, успокойся…
— Напрасно вы меня успокаиваете, все равно руку я не дам отрезать, — упрямо повторял Петре. Он с такой жалостью и нежностью глядел на руку, словно возле него лежала в гипсе не рука, израненная осколками и гноящаяся, а родное дитя, со смертью которого он никак не мог примириться и не хотел никому его отдать. — Как дела на фронте? — неожиданно спросил он.
— Прекрасно! Наши заняли Шулаверы и Садахло.
— Слава тебе господи! — произнес Петре и взглянул на Корнелия.
Корнелий смутился: «А вдруг и он начнет выпытывать, почему я не на фронте?»
Но Петре заговорил о другом:
— Передай брату, что я вечно буду помнить его заботу. Останусь жив — постараюсь отблагодарить…
— Зачем?.. Это его обязанность, — ответил Корнелий и, заметив, что раненый страдает от боли, поспешил попрощаться с ним.
— Крепись, не расстраивайся, я часто буду приходить к тебе, — сказал он ласково и поцеловал Петре в горячие, запекшиеся от жара губы. Рыжеватые усы раненого кололи щеку Корнелия, точно щетина, глаза лихорадочно блестели и были влажны от навернувшихся слез.
— Ну, как он? — спросил Корнелий хирурга, когда они вышли в коридор.