— Надоела мне эта Вардо! Я знаю себе цену, унижаться ни перед кем не намерен, — горячился Корнелий.
— Эло и Нино безропотно слушаются во всем бабушки и Вардо. Если бы не Вардо, то Эло перестала бы упрямиться и финтить… После того как я вернулся с фронта, у нас два-три дня все шло мирно, а потом, видать, Вардо настроила ее против меня, и она снова принялась меня терзать. Эх, — вздохнул Миха, — ты и представить себе не можешь, что за больные и истеричные люди эти Макашвили! Вот если женишься на Нино, тогда поймешь. Кстати, через четыре дня день святой Нино, что ты собираешься предпринять?
— А что мне предпринимать? До тех пор, пока я не встречусь и не объяснюсь с Нино, пойти к Макашвили я никак не могу.
— Ведь о вашей размолвке никто ничего не знает, я думаю, ты можешь пойти поздравить Нино.
— Да, но ведь…
— Советую тебе примириться с Вардо, дипломатия нужна везде.
— Нет, брат, я не из таких. Хуже всего, если человек теряет самолюбие, — отрезал Корнелий.
— Что ж, по-твоему, я идиот? — спросил Миха. — Ведь Макашвили каждый день оскорбляют меня, а я вынужден поглубже прятать свое самолюбие.
Отец Миха был грузин, а мать русская. Миха лицом походил на мать. Учился он сначала в Тифлисской дворянской гимназии, а потом в консерватории и в Академии художеств. Его приятный голос, остроумие, изысканные манеры произвели на Эло сильное впечатление. Статный, кудрявый художник, щеголявший своим серым элегантным костюмом и красным шелковым галстуком, завязанным бантом, понравился ей с первой же встречи. После недолгого романа она вышла за него замуж. Во время свадебного ужина, пустив вокруг стола огромный рог, Миха мертвецки напоил всех гостей. Тогда Эло не обратила внимания на пристрастие мужа к вину, но впоследствии именно бесконечные кутежи и послужили причиной разрыва.
Миха встал и подошел к окну. В комнате было холодно, и он зябко втянул голову в плечи.
С улицы раздался голос Леона, звавшего Корнелия.
Леон, одетый в пальто с дорогим меховым воротником, был тщательно выбрит. Верхнюю губу его украшали коротко подстриженные черные усики.
Здоровый, жизнерадостный, Леон внес в комнату струю юной беззаботности. Он снял перчатки, пожал руку Миха и Корнелию.
— Быстрее одевайся, Корнелий, нас ждут Маргарита и Кэти, едем в ресторан, — торопил он друга.
— Нет, Леон, сегодня мне не до ресторанов.
— Почему? Что случилось?
— Занимаюсь. Да и вообще — при чем тут я?
— Как при чем? Меня прислала за тобой Маргарита.
— Если это даже так, все равно у меня нет сейчас никакого настроения ни кутить, ни ухаживать.
— Что с тобой? Почему ты нос повесил? Уж не влюбился ли, как я когда-то, и не собираешься ли стреляться? Только я был тогда желторотым гимназистом, да и время было другое. А теперь сентиментальничать и разводить романтику не приходится! Я тебя быстро настрою на веселый лад, — тормошил Леон Корнелия.
— Куда же я пойду с тобой? Даже если отбросить другие причины, так ведь у меня гость, — сказал Корнелий, взглянув на Миха.
— Миха мы тоже с собой возьмем, — заявил Леон и обнял художника.
Миха не надо было долго упрашивать, он весело засмеялся, оскалив большие, лошадиные зубы, поправил очки и уже сам принялся торопить Корнелия:
— Одевайся, одевайся, успеешь еще позаниматься!
— Однако как ты быстро согласился, пропащая душа, — заметил Корнелий художнику, любившему покутить на чужой счет. — Ну, а не боишься ты после ужина вернуться пьяным к своей Эло?
— А ну ее к черту! Если во всем потакать женам, то лучше сразу в монахи постричься.
Корнелий долго еще отказывался от ужина в ресторане, но товарищи уломали его, уверяя, что Маргарита не сплетница, умеет хранить тайну и никому ничего не скажет. Сдался он еще и потому, что был зол на Нино, не сдержавшую своего слова и не назначившую ему обещанного свидания.
Леон нанял извозчика. Маргарита жила по соседству с Макашвили, поэтому Корнелий и Миха спрыгнули возле оперного театра и остались там поджидать женщин.
Ждать пришлось недолго. Вскоре Леон подъехал к театру вместе с Кэти и Маргаритой. На ней опять были беличья шуба и синяя фетровая шляпа. Хлопья снега таяли на ее золотистых локонах и длинных ресницах. Щуря голубые глаза, она улыбнулась Корнелию и поблагодарила за то, что он исполнил ее просьбу. Лицо ее раскраснелось от мороза, она казалась сейчас молоденькой девушкой.
— Вы что, в театр собрались? — спросила Маргарита.
— Не знаю, — растерялся Корнелий.
— Хотите, послушаем два акта, а потом поедем ужинать, — предложил за него Леон.