— Были и будут! Разве могу я стать вашим врагом? Неужели вы сомневаетесь в моей любви? Обмануть вас?! Мы оба жертвы недоразумения… — Он отвернул край перчатки Нино и поцеловал ее руку.
Тонкий, волнующий аромат знакомых духов одурманил его, и он снова прильнул губами к ее руке.
Наконец Нино отняла руку и нажала кнопку звонка.
Корнелий отскочил и прижался спиной к стене. Саломэ открыла дверь, и Нино вошла в переднюю. Корнелий замер. В его ушах стоял странный шум, словно тысячи цикад стрекотали вокруг.
Неожиданно дверь снова приоткрылась, и вырвавшийся из комнаты луч света осветил площадку. В дверях показалась Нино.
— Прощайте, не думайте обо мне плохо, прощайте!..
Дверь медленно закрылась. В полоске света, постепенно суживавшейся, виднелось лицо девушки. На ее глазах сверкнули слезы. И вдруг все исчезло, словно между ними опустился черный занавес.
КАК РОЖДАЛОСЬ ПИСЬМО
Мы так недавно, так нелепо разошлись…
Корнелий вышел на проспект. На углу он чуть не столкнулся с Евтихием. Однако, не сразу заметив повара, прошел мимо. Тот окликнул его. Корнелий вздрогнул, остановился.
— Уж не от нас ли идешь? Как дела? — улыбаясь, спросил Евтихий.
— Дела мои, да и, кажется, во всем мире, неважные…
Разинув рот, повар с удивлением взглянул на Корнелия. Тот взял его под руку и повел к ресторану. У входа остановился.
— Зайдем, разопьем бутылочку, — предложил Корнелий.
Из приличия Евтихий начал было отказываться:
— Неудобно, право, я и так перед тобой в долгу…
— В каком там долгу? Я просто хочу тебя поздравить с твоей предстоящей женитьбой, — сказал Корнелий и стал спускаться с ним в ресторан, помещавшийся в подвале.
Евтихий просиял, но, войдя в зал, оробел и смущенно, на цыпочках, следовал за Корнелием. Они заняли столик у самой эстрады, на которой лысый тапер, одетый в потрепанный костюм, играл на рояле. Он повернул голову и оглядел пришедших огромными, выпученными, как у буйвола, глазами. Узнав Евтихия, он удивился: «Что может быть общего между поваром и этим студентом?»
— Здравствуйте, маэстро! — улыбаясь, приветствовал тапера Корнелий.
Музыкант, польщенный вниманием, заерзал на стуле и вдруг заколотил своими длинными пальцами по клавишам с таким остервенением, точно не играл, а колол дрова.
— Давайте-ка пересядем куда-нибудь подальше, а то перепонки в ушах лопнут, — предложил Корнелий Евтихию и оглядел зал, но свободных мест не нашел.
— Он восточные мотивы хорошо играет, и «Чобани» тоже ничего у него получается, — заметил Евтихий, очарованный игрой тапера. Затем снял папаху, положил ее к себе на колени и, улыбаясь, уставился на пианиста.
Голова у Евтихия была почти совсем лысая, только кое-где рыжие волосы торчали пучками, словно у ощипанного гуся.
Корнелий постучал ножом о стакан. Но официант не появлялся. Евтихий вскочил, подошел к стоявшему за стойкой толстому буфетчику и, наклонившись, что-то шепнул ему. Тот с почтением взглянул на Корнелия, пригладил свои длинные усы и кликнул через маленькое кухонное окошко официанта.
Тотчас явился щупленький человек и принялся вытирать стол полотенцем. Время от времени он поглядывал своими мышиными глазками на Корнелия.
— Что прикажете подать?
Корнелий улыбнулся:
— Сначала скажи, как тебя зовут?
— Авксентий…
— Так вот, Авксентий, — обстоятельно, с солидностью пожилого человека стал заказывать ужин Корнелий, — сначала подай закуску и кахетинское, потом закажи филе на вертеле и самтредские купаты.
— Слушаю-с, — ответил официант, кланяясь, и хотел уйти. Но Евтихий вдруг вскочил, взял его под руку и пошел с ним на кухню, чтобы самому выбрать филе и купаты.
Корнелий осмотрелся. Вокруг сидели незнакомые люди. Среди них выделялись бывшие офицеры, одетые в английские френчи, телогрейки, кожаные безрукавки. Офицерам, бежавшим после Октябрьской революции на юг, правительство Ноя Жордания охотно предоставляло убежище как в Тифлисе, так и в других городах Грузии, переправляло их в армию Деникина. Вся жизнь этих современных ландскнехтов, оставшихся без отечества, без чести, потерявших свои семьи, сводилась, в ожидании победы над революцией, к пьянству, картежным играм и дешевому разврату. Сидя в ресторане, они молча покуривали английские сигареты и пили с каким-то отчаянием вино. Изредка, вплотную придвинувшись друг к другу, офицеры толковали о гражданской войне в России.