Лес кончился как-то неожиданно. Батарея выехала в поле и остановилась у маленькой деревушки Кореди. Лошадей выпрягли и натянули канат для коновязи. У орудий и обоза выставили часовых. Проголодавшиеся солдаты разбрелись по деревне.
Возле глинобитного домика женщина торопливо доила корову. Корнелий полагал, что деревня давно покинута жителями, и был удивлен, когда обнаружил признаки жизни. Перед каждым домом стояли арбы, груженные продуктами и домашним скарбом. Если бы турки заняли ближайшую деревню Карчхали вчера, то эти арбы были бы уже далеко отсюда. Но под Карчхали турок разбили, а когда в Кореди прибыла батарея, крестьяне совсем воспрянули духом. Они радостно встретили солдат, делились с ними своей скудной едой.
Хотя наступил уже конец весны, в горах по утрам все еще было холодно. Артиллеристы развели костры, расположившись вокруг них, принялись сушить одежду. От сапог и шинелей поднимался пар.
Корнелий прилег у одного из костров, так чтобы огонь грел ему спину, положил голову на ноги своему другу Сандро Хотивари. Мокрое белье липло к телу, словно холодный компресс. Придвинувшись еще ближе к костру, Корнелий обвел глазами промокших, усталых товарищей. Жалко скорчившись, Дата Качкачишвили прижался к Геннадию Кадагишвили, а тот в свою очередь положил свою голову на широкую грудь Мито Чикваидзе. Только Гига Хуцишвили лежал на спине, скрестив на груди большие руки. А вот душа батареи — Кукури Зарандия. Он примостился возле смуглого храброго джавахетца Ладо Метревели. За эти дни боевые товарищи стали для Корнелия самыми близкими, самыми любимыми людьми. Спокойно и беззаботно спали они на высокой горной поляне.
Уставший от боевой суматохи и бессонных ночей, сидел тут же на походном складном стуле капитан Алексидзе. Шинель на нем была расстегнута, озябшие руки тянулись к огню.
К капитану подошел старшина Лазришвили. За ним стояла группа крестьян.
— Шесть наших арб застряли в грязи, нужно их вытаскивать, — доложил Лазришвили.
Алексидзе окинул строгим взором спящих солдат. Все еще боровшийся со сном Корнелий поспешно сомкнул глаза, опасаясь, как бы именно его капитан не отправил на выручку арб. Но когда он снова приоткрыл глаза, случилось то, чего он так боялся.
Алексидзе подозвал его к себе. Делать было нечего. Он встал и, еле передвигая ноги, подошел к командиру.
— Слушай, Мхеидзе, жаль мне тебя, но ничего не поделаешь, ты и смелее и выносливее своих товарищей. Возьми вот этих крестьян — они с быками своими туда пойдут — и постарайся арбы с орудийными патронами доставить сюда. Да смотри не задерживайся, поскорей возвращайтесь обратно. Сам знаешь, как дорог сейчас каждый патрон. Итак, отправляйся немедленно!
— Слушаю, господин капитан, — ответил Корнелий.
Он оседлал коня и нехотя подъехал к крестьянам, гнавшим быков.
Спускались по той же отвратительной дороге, по которой ночью поднималась батарея. Корнелий оглянулся назад — туман окутал и деревню и костры, ничего не было видно.
Теперь Корнелий не только завидовал оставшимся у костра товарищам, но и злился: «Почему капитан только меня одного и видит, будто на такое дело нельзя было кого-нибудь другого послать? Скажи пожалуйста, какое геройство — вытаскивать арбы из грязи!» — возмущался он, молча следуя за крестьянами.
Туман спустя некоторое время еще больше сгустился. Воцарилась зловещая тишина. «А что, если турки нападут сейчас из засады? — закралась в душу Корнелия тревога, — Из шести крестьян двое грузины-мусульмане, доверять им нельзя, и вообще идти с ними небезопасно».
Туман из ущелья полз и полз, окутывая все вокруг белой пеленой. В качестве проводников Корнелий выделил четырех крестьян, мусульман же оставил при себе. Наконец где-то впереди послышались крики. Аробщики, стоя по колено в грязи, старались вытащить на дорогу застрявшие арбы. Выбиваясь из сил, быки тянули ярмо, погонщики колотили их палками по мордам, но арбы не двигались с места. Чувствуя себя как бы виноватыми, несчастные животные испуганно ворочали большими влажными глазами.
Корнелий приказал припрячь приведенных быков цепями к арбам, и они, тяжело поскрипывая, двинулись по подъему.
Лучи солнца рассеяли туман. Когда арбы миновали подъем, внизу открылась долина.
Неожиданно откуда-то из ущелья раздался выстрел, и пуля, жужжа, пролетела над головой Корнелия. Он соскочил с коня, бросил поводья одному из крестьян. Шедший в передней запряжке бык покачнулся, скользнул подковами по черной, словно аспидная доска, каменной глыбе, оставив на ней белые, похожие на иероглифы царапины. Животное упало на колени, ударившись мордой о камень, окровавленный язык вывалился изо рта. Подняв голову, бык взглянул на высокие горы, покрытые зелеными пастбищами, и замычал так жалобно, словно обращался с мольбой к восходящему солнцу. Потом он вздрогнул и безжизненной тушей повалился на землю.