Если мне не удастся заехать в Карисмерети, то приезжай в конце осени в Тифлис. Привези яиц и кукурузной муки.
Умоляю, береги себя, обо мне не беспокойся. Целую тебя много-много раз.
Корнелий перечитал письмо, вложил его в конверт и надписал адрес. Затем подошел к открытому окну и взглянул на горы. На ближайшем гребне расположилась деревня Цхнеты, окруженная редким леском. Корнелий невольно сравнил его с дремучими лесами, окружающими Зедазени и Саркойю. Он представил себе зеленеющие по склонам гор виноградники, ему представилось даже, что он видит среди них седобородого Годжаспира, поглядывающего на него своими необыкновенными серо-голубыми глазами.
Ветерок, набежавший с Куры, донес запах полевых цветов, горных трав, рыбы и свежемолотой муки и как будто бы запах тлеющего трута. Да, да — тлеющего трута, которым Годжаспир зажигал свою трубку. Он присел к столу, взял ручку и принялся писать рассказ, начинавшийся словами: «Я остановил лошадь у мельницы…»
Он назвал рассказ «Годжаспир».
ВСТРЕЧА
Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Работая над рассказом, Корнелий забыл всех — родных, друзей и даже Нино. На службу ходил редко, а дома по шестнадцати часов просиживал над работой. Конец месяца принес ему сразу две радости: рассказ «Годжаспир» он окончил, а два других — «Аспиндза» и «Аскер» — были напечатаны. Критикам правого крыла больше нравилась «Аспиндза», критикам левого — «Аскер».
Молодому автору обещали издать эти рассказы отдельной книжкой. Осмелев, Корнелий предложил издательству включить в книгу и третий рассказ — «Годжаспир». Издатель прочел рукопись.
— Если мы напечатаем этот рассказ, — сказал он при встрече с Корнелием, — то вас объявят большевиком и вышлют из Грузии, а заодно и меня. Странно, однако, как вы решились писать рассказ, обличающий так резко действия правительства?
— Я писал о зверствах меньшевистских опричников, но, сказать правду, не думал, что за это меня могут выслать, — ответил удивленно Корнелий.
— Спрячьте этот рассказ подальше и больше никогда не пишите таких вещей, — посоветовал седобородый издатель и, грозно посмотрев на Корнелия через очки в золотой оправе, протянул ему рукопись.
Это была первая неудача Корнелия на литературном поприще.
— Вы боитесь правды! — вспылил Корнелий. — Я очень сожалею, что не учел всего этого и принес вам свой рассказ.
За рассказы «Аспиндза» и «Аскер» Корнелий получил солидный гонорар. На заработанные деньги он решил прилично одеться и поехать в Квишхеты.
Прямо из редакции Корнелий отправился к Леону Мерабяну и попросил его помочь выбрать костюм.
В магазинах было пусто, и Леон повел Корнелия на Армянский базар, где шла торговля вещами, присланными Американским комитетом помощи армянам-беженцам. Вещи эти попадали в руки всяких темных дельцов, спекулировавших ими.
Леон направился к знакомому торговцу Сурену.
— Э-эх, ну и жизнь пошла, — встретил тот покупателей, — сын Гедеона Мерабяна на базаре костюм покупает! Куда это годится! — сокрушался бывший приказчик отца Леона. — Сейчас тебе такой антик покажу — во всем городе не сыщешь!
Сурен провел Леона и Корнелия в заднее отделение своей лавки и раскрыл там новый тюк с американской одеждой. Молодые люди выбрали темно-серый шерстяной костюм, вынесли его на свет и начали разглядывать. В гладкую серую ткань искусно были вкраплены голубые полоски. Костюм сидел на Корнелии хорошо, требовалась совсем незначительная переделка. Но торговец запросил за него такую цену, что Корнелий ахнул. Однако спекулянта это не смутило:
— Ни одной копейки сбавить не могу. И то только из уважения к Леону за такую цену отдаю. Клянусь, это совсем недорого.
— Чем клянешься? — спросил Корнелий.
— Совестью, богом!
— Где же у тебя совесть и бог, если такую цену запрашиваешь?
— Что поделаешь, дорогой, что теперь на наши деньги купишь? А семью кормить надо. Эх, где старое, хорошее время! Бывало, фаэтон нанимаем, провизию с собой берем — и прямо в Ортачала! На берегу Куры садимся — шашлыки жарим, цоцхали варим, кутим до самого утра… А что все это стоило? Гроши стоило. А ну-ка, теперь поезжай… Э-э-эх, какая жизнь была! — почти со стоном произнес Сурен и изо всей силы ударил себя рукой по красной, круглой, как мяч, щеке.