Часовой молодой
Слушает вой…
А по стене… а по стене, а по стене…
Ползет, ползет, как тень, ползет во сне
Враг.
Солдаты сидели возле тифлисских казарм рядом со штабом артиллерийской бригады и грелись на солнце. Когда солнце скрылось за горы и подул холодный зимний ветер, они поднялись и нехотя направились в помещение.
Сегодня каптенармус раздал добровольцам обмундирование.
В казарме стоял лютый холод. В коридоре кто-то рубил доски и порожние ящики, чтобы затопить печь, но обогреть огромное помещение с выбитыми стеклами было невозможно.
Спать улеглись на нарах не раздеваясь. Поверх одеял натянули на себя шинели. Ночь была морозная, дул ледяной ветер.
В комнату вошел старшина Сосо Лазришвили и сел у печки погреться. Это был здоровый, рослый мужчина с коротко подстриженными светлыми усами и бритой головой. Под длинной офицерской шинелью он носил короткую черкеску, на поясе — широкий кинжал и отливавший темно-голубым блеском парабеллум. Лазришвили — бывалый солдат, фронтовик, отличный стрелок и наездник, которого офицеры называли Зелимханом, был принят среди них как равный за умение бесподобно плясать и петь.
Хотя Корнелий и набросил на себя поверх одеяла шинель, ноги у него стыли. Он долго ворочался и наконец, не выдержав холода, вскочил и подошел к печке.
— Ух, какой холодище!
Лазришвили, заслонивший своей широкой спиной всю печь, поглядел на дрожавшего Корнелия и улыбнулся.
— Ну и солдат! А что ты запоешь, когда тебя в самую зиму на фронт отправят?
Стоявший тут же дневальный ухмыльнулся.
— Ничего, привыкну, — ответил Корнелий смущенно и сел на ящик рядом со старшиной.
Сандро Хотивари, Григорий Цагуришвили, Петре Цхомелидзе и Гига Хуцишвили тоже поднялись с нар и примостились у печки.
Старшина начал расписывать им свои подвиги на войне, рассказывать самые невероятные приключения. Добровольцы слушали его затаив дыхание.
Когда Лазришвили ушел, друзья подсели еще ближе к печке и продолжали беседу.
Цагуришвили стал рассказывать о солдатах, возвратившихся с фронта и размещенных в соседних казармах.
— А знаете, — вдруг сказал Сандро, — на днях здесь часового убили и забрали винтовку.
— Часового убили? Как же это так? — раздалось сразу несколько голосов.
— Кто его знает, — ответил Цхомелидзе. — Подошел разводящий к складу, а часовой лежит с разбитой головой.
— До каких же пор эти бандиты будут скрываться в нашей бригаде? — возмутились добровольцы.
— До тех пор, пока не придет наша очередь караулить склад, — шутливо ответил товарищам Цхомелидзе.
Студентам стало не по себе. Склад, о котором шла речь, находился за артиллерийским парком, на высоком берегу Куры, против Муштаидского сада. Собственно говоря, и охранять-то там нечего: помещение было завалено поломанной мебелью, старой упряжью, зачитанными книгами из бригадной библиотеки, ящиками, порожними консервными коробками, огромным множеством погон и всяким другим хламом.
Корнелий снова лег, но долго не мог заснуть. Думал о часовом, убитом возле склада. Уснул он только на рассвете, но вскоре его разбудили звуки трубы, игравшей подъем.
Хотивари, Цхомелидзе и еще несколько добровольцев мигом вскочили с коек, быстро оделись, заправили постели и побежали умываться. Им хотелось уже здесь, в казарме, показать себя примерными солдатами. Остальные же продолжали спать, пока не пришел старшина.
— Вставайте, сейчас дежурный офицер войдет! — покрикивал Лазришвили на добровольцев, теребя их за плечи.
— Не дает поспать, Зелимхан проклятый, — ворчал Гига Хуцишвили.
Мучительно трудно было студентам вылезать из-под одеяла в холодной казарме. Особенно страдал от этого изнеженный и избалованный Джвебе Микеладзе.
Когда добровольцев и новобранцев собралось достаточно, их распределили по батареям и разбили на группы. Начались занятия. Под руководством офицеров солдаты изучали материальную часть орудия, учились пользоваться панорамой, устанавливать орудия и вести огонь по невидимым целям.
В свободное от занятий время солдаты развлекались, шутили, давая друг другу прозвища. Так, толстяка Онисима Николадзе, который обладал большой силой и легко поворачивал за сошник орудие, прозвали «Слоном». Капитону Сарчимели, наводчику, орудовавшему панорамой и носившему до армии шляпу, дали кличку «Панама». Часто клички давали непонятные, загадочные. Например, каптенармуса Колю Цхакая, жадничавшего при выдаче пайка, Гига Хуцишвили почему-то прозвал «Кола ди Риенци».