— О независимости ты лучше помолчи, — снова вмешался в спор Корнелий.
Но Гиго не унимался:
— Право Грузии, ее границы защищает теперь демократия всей Европы, ни большевистская, ни деникинская Россия уже не смогут открыть ворота Дарьяла.
— Твоя Европа, — возразил Вано резко, — дважды самочинно открывала ворота Грузии, и вы с распростертыми объятиями встречали оккупантов. Объясните, как же это вас, именующих себя революционерами, социалистами, может радовать оккупация, пребывание на нашей земле чужеземных войск?
— Пребывание в той или иной стране иностранных войск не всегда означает оккупацию и вмешательство во внутренние дела.
— Какая же великая держава введет, по-твоему, в Грузию свои войска так, чтобы не вмешиваться в наши внутренние дела?
— Европейские страны уже признают нашу независимость, поэтому они и не будут вмешиваться во внутренние наши дела, а если понадобится, то помогут нам защитить нашу самостоятельность.
— Это ложь! — воскликнул горячо Корнелий. — Мы хорошо видим, как Англия помогает нам. Англия и Франция будут защищать самостоятельность Грузии так же, как они защищают самостоятельность колониальных стран.
— Вот это мы называем принципиальным вопросом, — добавил Вано. — Ваша дорога ведет к реакции, наша — через революцию к социализму, к счастью народа.
Он взял со стола фуражку и хотел уйти. Но Гиго остановил его:
— Путь к социализму — это далекий путь. Если бы это было не так, то демократия Европы, верьте, не стала бы бороться с большевизмом.
Самоуверенно улыбнувшись, Гиго провел рукой с короткими пальцами по своей уже начавшей лысеть голове.
— Борьба с большевизмом, — заметил Вано, — это путь к реакции. Это действительно принципиальный вопрос, о котором вы, видимо, совсем не думали, а если думали, то плохо. Наслаждайтесь своей независимостью, для лучшей охраны которой, очевидно, англичане посадили двух цепных псов: одно из соединений деникинских войск — у Яламы, на пути в Баку, а другое — около Сочи, на пути в Грузию. Как ни будете стараться задобрить Деникина, но, если не поладите с Англией, этих псов сразу спустят на вас! Время покажет, кто из нас прав. Да, ты улыбаешься, но смеется хорошо тот, кто смеется последним.
Вано бросил взгляд в сторону Гиго, попрощался с Корнелием и вместе с Нико вышел из комнаты.
— Вано и Нико приехали, по-видимому, для того, чтобы восстановить в Грузии подпольную работу. Берегись, Корнелий, Неспроста они заявились к тебе. Уж не хотят ли они завлечь тебя в свою партию? — высказал предположение Гиго после того, как Вано и Нико ушли.
— Они говорили тебе правду, — ответил Корнелий.
Он сел у окна и предложил Гиго стул.
Тот стал разглядывать предложенный ему стул, точно боялся какого-то подвоха. Потом сел на самый краешек стула, глядя пристально своими большими глазами на Корнелия.
— Я тебе открою тайну, — сказал он тихо и многозначительно. — Я долго думал и теперь пришел к заключению, что социализм неосуществим.
— Почему?
— Потому, что социализм должны осуществлять люди.
— Ну и что же?
— Очень просто! Для-того чтобы осуществить социализм, в людях должен глубоко сидеть социальный инстинкт.
— Не столько инстинкт, сколько сознание.
— Совершенно правильно. Но где ты видишь то и другое? Я лично не вижу в людях ничего, кроме эгоизма.
— Почему ты так говоришь? Ведь эгоизм — это не врожденное чувство человека, и оно не характеризуется неизменяемостью.
— Брось ты, брось! — закричал Гиго и как ужаленный вскочил со стула, замахав на Корнелия руками. — Эту мудрость я проповедовал еще пять лет тому назад, а теперь ты преподносишь ее мне? Когда-то и я верил, что бытие определяет сознание, что вместе с изменением экономической и социальной основы общества меняется и сознание человека. Но теперь я убедился, что все это утопия чистейшей воды, иллюзия! Как бы ни был счастлив человек, в какие бы хорошие условия его ни поставить, он все равно жаждет лучшего. Ему все мало, ему все еще чего-то хочется. А если и другой захочет того же, они вступят в конфликт. Социальный инстинкт в людях уже давно попран эгоизмом. Миром правит все тот же извечный принцип: человек человеку — волк! Кстати, например, тебя, дворянина, насквозь пропитанного сословными понятиями, никакая сила не может переродить. Каким ты был, таким и останешься.
— Прости меня, но это философия, я бы сказал, карисмеретских лавочников, окрашенная скептицизмом и пессимизмом Гамлета. Ведь с уничтожением частной собственности можно изжить в человеке и эгоизм и все его волчьи повадки. Дурову даже зверей удается дрессировать, укрощать в них звериный инстинкт. А ты мне, человеку, говоришь, что я до гроба останусь таким, каким меня родила мать…