Обед был в разгаре, как вдруг из деревни донеслись ружейные выстрелы. Все всполошились, опасаясь нападения повстанцев. Однако вскоре выяснилось, что это пьяные милиционеры открыли стрельбу по мишеням.
Отия долго еще не мог успокоиться.
— А верно это, — спросил он, обращаясь к Степану, — что в России большевики берут верх?
— Верно.
— Ну, значит, плохо нам придется, — вздохнул Отия. — Хотя, конечно, не всем, — сейчас же оговорился он. — Взять хотя бы к примеру Иону или Корнелия. Что им? Сами большевиков поддерживают. Вот скажи — зачем ты написал «Годжаспира»? Что тебя побудило сочинить такую мерзость? — обратился он к племяннику.
— Любовь к человеку, любовь к народу, — ответил, покраснев, Корнелий.
— Просто удивительно! — вмешался в разговор Дата Нижарадзе. — Ведь в вас, Корнелий, наша кровь, вы птенец из нашего дворянского гнезда, а держите сторону этих бандитов. Ведь они ненавидят нас, грабят добро, принадлежащее нам.
— По поводу дворянского гнезда вы правы, — подтвердил Корнелий. — Однако это не мешает мне отличать белое от черного, порицать то, что надо порицать, и хвалить то, что достойно похвалы. Мне совершенно непонятно, как можно называть бандитами крестьян за то, что они хотят жить по-человечески. Гораздо правильнее называть так тех, кто казнит невинных людей, кто учинил такую жестокую расправу над старым Годжаспиром.
— Да, казни Годжаспира вам не простят, — заметил Иона, обращаясь почему-то к Отия.
— Не понимаю, почему ты бросаешь это обвинение мне? — пожал плечами Отия. — Ведь не я повесил его…
— Наивный ты человек! А разве Дата Кипиани не твой шурин? Всем ведь известно, что это по его приказу народогвардейцы убили Теоде Туриашвили и Годжаспира.
— Ну и пусть привлекают к ответственности правительство, пусть спрашивают с Дата, а меня оставьте в покое! — замахал руками Отия.
— Плохо, очень плохо придется твоему шурину. Не пощадят его Галактион Гелашвили и Ражден Туриашвили, отомстят, крепко отомстят, запомни, — произнес Иона.
— Не беспокойтесь, я не из трусливых, — поспешил заверить его Дата Кипиани. — Нужно будет — расправлюсь и с Галактионом, и с Ражденом, и с другими бандитами.
— Они не бандиты, — возразил Иона. — И потом, помни: за Галактионом и Ражденом — народ.
Слова Ионы встревожили Бабо.
— Боже мой! Неужели нельзя спокойно отпраздновать даже крестины? Почему это каждую минуту надо ждать какого-то нападения? Но нет, пусть только попробуют! — поспешила успокоить мужа Бабо. — Здесь Авксентий Лордкипанидзе, наш дом охраняют милиционеры. Пусть вспомнят, чем кончились мужичьи бунты в прошлом году!
— Прекратите грабить крестьян, и вам нечего будет бояться их, — назидательно заметил Иона. — Вы вот зубами ухватились за вашу землю, а ведь она не ваша, а народная, ее рано или поздно все равно отберут у вас. Оставьте себе столько, сколько вам под силу обработать своими руками. Засучите рукава и, как говорится, в поте лица добывайте хлеб свой. Это гораздо благоразумнее, чем полагаться на милицию, народогвардейцев или на какую-то мифическую силу дворянства.
Иона не на шутку растревожил покой почтенного общества. И хозяева дома и гости чувствовали себя так, словно их, не давая им опомниться, то и дело окатывали ушатами холодной воды.
Несколько минут длилось молчание. Затем все в один голос обрушились на Иону. Но тут в спор вмешался Корнелий; его слова не только оскорбили, но и привели в ужас всех присутствовавших.
— Простите меня, — сказал он громко, — но вы, я вижу, совершенно не разбираетесь в событиях, потрясающих Россию. Разве это не самообман, когда вы льстите себя надеждой, что революция пройдет стороной, мимо наших дворянских гнезд? Нет, напрасная надежда. Просто смешно слушать, на что вы надеетесь! Старая жизнь рушится. Каждый здравомыслящий человек понимает, что наше сословие отжило свой век и обречено на гибель, что ему не подняться уже к жизни. Почему же вы не хотите ничего видеть, ничего слышать? Заперлись в своих усадьбах и не чувствуете приближения грозы. А я приветствую ее. Революция принесет обновление миру, она установит на земле справедливость и подлинный прогресс.
Откровенная отповедь Корнелия вызвала бурю возмущения.
— Нет, вы только послушайте этого большевистского болтуна! — рвал и метал Свимон Церетели. — Оказывается, враг вырос в нашей собственной семье!.. Что же тогда говорить о мужиках?!