Трезвее всех в этой группе были Дата Кипиани и начальник милиции Авксентий Лордкипанидзе, грозно устремивший на фотографа налитые кровью глаза.
Иона и Корнелий выбрали укромное место в последнем ряду. Они о чем-то шептались, причем с лица Ионы почти не сходила ироническая улыбка. Он насмешливо оглядывал пьяную компанию.
— Фотограф, скорей засними это сборище тунеядцев! — крикнул он. — Это их последняя фотография, ее надо сохранить на память грядущим поколениям!
Все, кого еще не одолел хмель, злобно посмотрели на Иону.
РАЗГОВОР ПО ДУШАМ
Стара я стала
И совсем плоха…
И потому так горько
Речи льются,
Что, знаю я
На опыте твоем,
Поэтам деньги не даются…
Ночью Тереза, Иона, Корнелий и Миха возвратились в Карисмерети.
Утром, едва проснувшись, Корнелий поднял занавеску и выглянул в окно. Как и в день его приезда, под огромной, раскидистой липой сердито кулдыкали индюки, шурша опущенными до самой земли крыльями.
Полюбовавшись освещенными утренним солнцем горами, Корнелий отошел от окна. Одевшись, он спустился во двор.
Тереза сидела все в том же черном платье на скамейке под грушевым деревом. Отдавшись своим обычным мыслям, она рассеянно перебирала четки.
Корнелий подошел к матери, поздоровался и сел рядом на скамейку. Несколько минут длилось тягостное молчание. Его прервала Тереза:
— За эти два дня многое я передумала, Корнелий, и пришла к заключению, что ссора между тобой и Миха произошла, конечно, не случайно. Я поняла, что вы стали врагами вовсе не потому, что выпили лишнее. Расскажи откровенно, что произошло между тобой и Нино и какую роль сыграл в вашей размолвке Миха.
— Ничего особенного не произошло, — пожал плечами Корнелий. — Да и зачем тебе знать все подробности?
— Я мать, а лучше матери никто тебя не поймет. Не скрывай ничего от меня.
Корнелий пристально, с покорной улыбкой посмотрел на мать.
— Понимаешь, Нино приревновала меня к немке. Ты, верно, помнишь ее…
— Немка? Кто такая?
— Маргарита. Летц ее фамилия…
Тереза насторожилась:
— А что общего могло быть у тебя с этой женщиной?
— Видишь ли, эта немка — соседка Макашвили, она помогла мне через военного министра освободить из тюрьмы моего школьного товарища Леона Мерабяна. Чтобы отблагодарить нас, Мерабян пригласил меня и Маргариту к себе домой, а потом, еще как-то, в ресторан.
— Восхитительно! — иронически заметила Тереза. — Женщины, вино, ресторан — более подходящего времяпрепровождения и не придумаешь для студента! Ну и что же?
— Летом, после того, как я и Миха проводили Макашвили в Квишхеты, мы с вокзала пошли погулять по городу и у Верийского моста случайно встретили эту самую Маргариту и ее подругу Кэти. Миха пригласил их в ресторан.
— Опять ресторан!
— Да… Ну, и, конечно, Миха выболтал все своей жене, а та не замедлила рассказать об этом Нино: вот и начались всякие упреки…
— Боже мой! Неужели ты не подумал, что такая гордая и самолюбивая девушка, как Нино, не простит тебе этого? Никак, никак не ждала я, что, любя Нино, ты спутаешься с какой-то, извини за выражение, шлюхой. Подумать только — умный, культурный человек, к тому же писатель, как ты себя ведешь?! Тяжело, тяжело мне, матери, слышать все это о своем сыне.
— Нино я люблю по-прежнему. Нельзя же осуждать человека за одну какую-то ошибку, за минутное, случайное увлечение.
— Точно так же рассуждал твой покойный отец. Сбываются мои опасения: с детства ты походил характером на него, и вот вырос такой же безвольный, невоздержанный. А уж как я старалась, чтобы ты не следовал его примеру. Сколько раз беседовала об этом с тобой, предупреждала в письмах! И все впустую. Горе мне, горе…
— Мама, ты все сильно преувеличиваешь…
— Нисколько не преувеличиваю. Нечего оправдываться! Помнишь, как об этом говорит Руставели: «Льнуть к одной, сменять другою — это я зову игрою. Если ж я люблю душою — целый мир скорбей беру…» Да, именно так должен поступать каждый благородный человек.
— Эх, мама, очевидно, я не дорос еще до такого благородства! Я не отрицаю, что поступил недостойно, увлекшись этой Маргаритой. Но напрасно ты, мама, идеализируешь Нино. У нее, как и у почтенной ее мамаши, расчет господствует над чувством. К тому же она, как и Эло, истеричка. Если рассуждать трезво, разрыв между мной и Нино рано или поздно произошел бы. Княжеские семьи вырождаются, им приходит конец. Им не будет места в новой жизни…