— Замолчи, — оборвала сына Тереза, — не смей, пожалуйста, чернить Нино! Ты просто зол на нее и идешь на все, чтобы оправдать свой недостойный поступок. Всех стараешься унизить, утверждаешь какие-то несуразные вещи. О какой новой жизни говоришь ты? И кто эти люди, которые создадут ее? Твои Гелашвили и Туриашвили, что ли? И ради этой пустой выдумки ты смеешь оскорблять почтенных и уважаемых людей, которые бывают в нашем доме и знакомством с которыми мы дорожим?! Впрочем, оставим пока эти разговоры. Время покажет, кто из нас прав… Но только больно, очень больно за тебя, Корнелий. Оскорбил Нино — и теперь, чтобы найти выход из неловкого положения, готов опорочить кого угодно.
Корнелию становилось трудно слушать все эти наставления матери, но остановить ее он не решился.
— Страстный творческий огонь, не сдерживаемый рассудком, — с еще большим пафосом продолжала Тереза, — развивает болезненную фантазию, нервное возбуждение, утонченные страсти, нездоровое эротическое влечение, то есть все то, что безудержно толкает человека на безнравственные поступки. Мне кажется, что именно этим объясняется твое легкомысленное поведение как с поездками на фронт и игрой со смертью, так и с постоянными кутежами и времяпрепровождением с женщинами вроде Маргариты Летц. Вот и твой отец, повторяю, вел себя так же. Художник по призванию, он, по-моему, случайно стал врачом и потому всю жизнь испытывал какую-то неудовлетворенность, всегда чего-то ему не хватало. Не представляю себе, как это можно сочетать лекции и занятия в прозекторской со спортом и искусством? Лучше бы тебе отказаться от литературы да серьезно заняться медициной. Люди, отдающие себя искусству, как правило, оказываются неприспособленными к жизни, не умеют мыслить практически. Взять хотя бы Иону, который сбивает тебя с правильного пути. Ты ведь стал таким же мечтателем и чудаком, как он. И запомни: не образумишься — будешь влачить такое же жалкое существование, как этот твой друг, уже состарившийся, но так и не набравшийся ума. Писатели и художники всегда живут в нужде, это их удел.
Корнелий сделал порывистый жест:
— Ты словно предрекаешь мне несчастье!
— Упаси бог, чтоб я желала несчастья своему сыну! Просто я предостерегаю тебя от необдуманных поступков. Ты видишь, я старею, с каждым днем мне все трудней и трудней справляться с делами. От Степана помощи никакой, весь его заработок уходит на жену и на ее родственников. Евгений все учится. Ты же сам нуждаешься в поддержке. И что же? Все заботы по хозяйству легли на меня одну, да еще в такое время. Взгляни, дом ведь вот-вот развалится. Балкон изъеден червями, кухня покосилась, амбар, кукурузник — тоже. Прав Юло, когда говорит: «Нови надо». За виноградником никто не смотрит. Нужны саженцы, а кто их достанет? Кто этим займется? Мне-то жить осталось недолго, болею я…
Сердце Корнелия сжалось от тоски. Он еще острее почувствовал, как в самом деле состарилась мать. За последний год она очень поседела, черты лица заострились. Взгляд стал каким-то тусклым, безразличным.
— Посмотри, — сказала Тереза. Она нагнулась и, откинув волосы, показала Корнелию опухоль на голове. — Раньше совсем маленькая шишка была, а теперь почти с грецкий орех выросла…
Корнелий внимательно осмотрел опухоль, ощупал ее пальцами.
— Не злокачественная, обыкновенный жировик, — поспешил он успокоить мать. На самом же деле опухоль эта сразу же вызвала в нем тревогу. — Не беспокойся, — попытался он еще раз подбодрить мать, испуганно глядевшую на него. — Небольшая операция — даже следа не останется.
— Нет, нет, — заволновалась Тереза, — под нож ни за что не лягу! Будь что будет, но умереть дайте спокойно. Жаль только, не дождусь, когда ты обзаведешься семьей.
— А зачем ты все о смерти говоришь?
— Состарилась, сынок, чувствую — слабею с каждым днем. Вот и опухоль эта… Хоть ты и говоришь — жировик, а не нравится мне она. О смерти говорю — ну что ж, жду ее спокойно. Как посмотришь, что творится вокруг, — поверь, не кривлю душой, не хочется жить. Да и пора. Время и дерево сушит. Помнишь, какие плоды давала эта груша? А теперь, видишь, совсем пропадает.
Корнелий посмотрел на старое дерево. Со стороны, обращенной к северу, ствол его оброс мохом, в кору причудливым наростом врос древесный гриб, с ветвей свисала омела.