Внезапно подступившая грусть охватила Корнелия, словно старый друг медленно умирал на его глазах…
— Скажи, ты, значит, окончательно порвал с Нино?.. — спросила Тереза.
— Не знаю, у нас и раньше были размолвки, но каждый раз дело кончалось миром. Думаю, и теперь все уладится, — ответил Корнелий, хотя не сомневался в том, что между ним и Нино все кончено. Кончено навсегда…
В ЛЕСУ
Если хочешь, чтобы в душе у человека существовал ад, зарони в его сердце мысль о человекоубийстве, и этого хватит ему для тяжких страданий.
Агойя оседлал Корнелию Хабардулу, для Миха же лошадь заняли у Ионы. Тереза и Иона провожали отъезжавших до самого моста. Прощаясь, мать обняла сына и заплакала. Потом вместе с Ионой она еще долго глядела всадникам вслед.
У поворота Корнелий оглянулся. Сердце его сжалось — такими сиротливыми и жалкими показались ему фигуры матери и Ионы.
За поворотом началась шоссейная дорога. Корнелий делал вид, что не замечает Миха, и разговаривал только с Агойя, шагавшим рядом с Хабардулой. Вначале он повел себя так, чтоб не говорить с ненавистным ему Миха, а затем и впрямь увлекся разговором со своим деревенским другом детства.
За последнее время Агойя прочел много книг, которые давал ему Иона. В длинные зимние ночи он читал их запоем. Особенно сильное впечатление произвели на него «Рассказ нищего» и «Како-разбойник» Ильи Чавчавадзе. Восторженно отзывался Агойя об отважных благородных героях этих произведений, защитниках бедных и угнетенных.
Корнелий еще раз убедился, что в этот свой приезд он не зря уговорил Терезу отпустить Агойя осенью в Тифлис. С тетей Еленой было договорено, что на первое время она приютит его у себя.
К станции Рион подъехали в то время, когда все дневные поезда, следовавшие в Тифлис и в Батум, уже прошли. У дежурного по станции Корнелий узнал, что следующий тифлисский поезд прибудет в десять часов вечера.
Агойя подошел к маневровому паровозу и стал о чем-то расспрашивать машиниста. Корнелий позвал его и велел возвращаться домой. Прощаясь, он дружески поцеловал его.
Через несколько минут Агойя скакал по шоссе, ведя одну лошадь в поводу.
Корнелий взглянул на часы и впервые за весь день обратился к Миха:
— Сейчас три часа. Поезд будет только в десять. За это время я успею побывать в Сарбеви, там у меня дело. Тебе же нет смысла идти со мной, потому что батумский поезд придет уже скоро… Итак, до свидания!
Миха не успел ответить, как Корнелий схватил свой чемодан и зашагал по тропинке в гору. Вскоре он очутился в лесу. Выбрав укромное местечко, расстелил под большим дубом пальто и лег с намерением поспать.
Оставшись один на безлюдном перроне, Миха уныло размышлял: «И чего он так обозлился на меня? Приревновал, сбежал из Зедазени и меня поспешил увезти».
Вместе с хмелем у Миха быстро улетучились из памяти все оскорбления, нанесенные им Корнелию. Не помнил он и того, как выдал себя, выложив все подробности своего предательства.
Озадаченный сложившимися обстоятельствами, Миха вздохнул, пораздумал немного и поплелся вслед за Корнелием, напевая все ту же песенку о мохевской девушке Тине. Поднявшись на гору, он собрался углубиться в лес, но вдруг остановился, увидев Корнелия. Миха, словно побитая собака, нерешительно подошел к товарищу и пристроился рядом.
Лежали молча. Каждый думал о своем. Корнелий понимал, что между ним и Миха пролегла глубокая пропасть.
Вскоре раздался громкий храп. Миха крепко уснул, изнуренный и дневным зноем и поездкой из Карисмерети на станцию.
«И чего он увязался за мной?..» — досадовал Корнелий.
Взяв пальто и чемодан, он перешел под соседнее дерево. Внимание его сосредоточилось на лице спящего Миха. «И как только я мог доверить ему свою тайну? Негодяй, он приложил все силы, чтобы поссорить Нино со мной, — продолжал размышлять Корнелий. — Правда, духовное уродство человека трудно обнаружить, но как случилось, что я до сих пор не замечал в нем уродства физического?»
Косые лучи солнца освещали фигуру спящего Миха. Он скинул туфли. Давно не стиранные носки издавали едкий запах пота. Воротник грязной сорочки раскрылся, обнажив волосатую грудь и грязную шею. Длинные руки были сложены на явно уже обозначавшемся брюшке. Одну ногу он согнул в колене, другую откинул в сторону. Растрепавшиеся волосы липли к узкому, потному лбу. Ноздри короткого носа раздувались, словно у загнанной лошади. Толстые, оттопыренные губы обнажали два ряда крупных, выпиравших вперед лошадиных зубов.