«Прошу вас завтра в девять часов вечера зайти ко мне. Я буду дома одна. Захватите с собой все мои письма и фотографии. Взамен я верну вам ваши. Надеюсь, вы понимаете, что так будет лучше. Жду вас. Это будет наша последняя встреча.
В назначенный час Корнелий остановился перед домом, в котором жили Макашвили. Он волновался. Позвонил робко, прерывисто. Дверь бесшумно отворилась. Нино провела его в свою комнату. Беспорядок, царивший в ней, удивил Корнелия. На столе были разбросаны книги, тетради, бумага, ручки, карандаши.
Нино предложила, гостю стул и включила настольную лампу. Присев к столу, Корнелий внимательно оглядел девушку. Она была очень бледна: казалось, на ее исхудалом лице остались только одни глаза. На ней была белая блузка с короткими рукавами и синяя юбка. Небрежно зачесанные волосы и губы, которых уже давно не касалась помада, свидетельствовали о том, что ей теперь не до того, чтобы заниматься своей внешностью.
Выпрямившись, Нино строго взглянула на Корнелия.
— Я просила вас захватить с собой письма.
— Я принес их, — поспешил ответить Корнелий. Он опустил руку во внутренний карман пиджака и, достав оттуда пачку писем, положил их перед Нино. Потом отыскал в кармане фотографию и долго разглядывал ее. Прочел надпись на обороте.
— Не нужно, не читайте, — попросила Нино сухо.
Корнелий медленно протянул ей фотокарточку. Рука его дрожала. Он отошел от стола и открыл окно. Некоторое время они молчали. Корнелия охватила какая-то душевная пустота. В голове молоточком стучало: «Все кончено… все кончено!..»
Наконец он взял себя в руки и снова подошел к столу.
— Теперь возвратите мне мои письма и фотографию, — сказал он угрюмо.
Нино выдвинула ящик письменного стола и вынула оттуда письма и фотографическую карточку. Торопливо перебирая знакомые листки, Корнелий отыскал письмо, написанное на бумажной салфетке, и изорвал его на мелкие кусочки. Затем принялся рвать все остальные письма. Порвал и фотографическую карточку. Нино с удивлением смотрела на него. Взяв со стола лист чистой бумаги, он завернул в него остатки писем и положил пакет в карман.
— Вы могли бы сделать это и дома, — сердито заметила Нино.
— Да, пожалуй…
— Напрасно вы уничтожили ваши письма. Они написаны так искусно, с такой не вызывающей сомнения искренностью, что могли бы пригодиться вам в будущем.
— Я восхищен и вашей иронией и вашим советом, но, к сожалению, хранить свои письма мне не хочется; с некоторых пор я возненавидел их.
— Возненавидели? Почему?
— Потому, что они ходили по рукам, их читали все, в том числе Эло и Миха.
— Ну и что же?.. — слегка покраснев, промолвила Нино.
Этот вопрос возмутил Корнелия.
— В своих письмах я выражал чувства и мысли, которыми мне хотелось делиться только с вами, мне казалось, что только вы могли понять меня. Но вам почему-то понадобилось показывать мои письма родным, знакомым… Это, по меньшей мере, нетактично…
Глаза Нино гневно сверкнули:
— А изменять с какой-то развратницей, которой, кстати сказать, вы позволяли поносить меня в вашем присутствии, — тактично?..
Вопрос этот застал Корнелия врасплох, но он быстро овладел собой:
— Никогда и никому не разрешал я поносить вас в моем присутствии. Кроме того, я не раз уже объяснял, что короткие встречи с Маргаритой Летц нисколько не погасили моего глубокого чувства к вам. Но вы, конечно, больше верите сплетням Миха, чем мне. Кстати, я говорил с ним начистоту и предупредил его, что если он не образумится, то дело кончится плохо…
— Оставьте Миха в покое! — вспыхнула Нино, которой художник успел рассказать, как Корнелий хотел разделаться с ним в лесу. — Миха для меня не существует. Эло окончательно порвала с ним, и мы не желаем его больше знать. Он просто жалкий, больной, с исковерканной душой, выбитый из колеи человек!
Слова эти охладили гнев Корнелия. Нино поспешила переменить разговор:
— Теперь мне понятно, почему вы порвали ваши письма, но зачем вы уничтожили и свою фотографию?
— По той же причине, — пояснил Корнелий. — Надпись на обороте тоже читали все, кому не следует.
Нино опустила голову и вздохнула. Испытывая к ней жалость, Корнелий одновременно был недоволен собой. Покончив с письмами, он, казалось, лишил себя права высказывать при свидании с Нино все те горькие упреки, которые накопились у него. Некоторое время он безмолвно смотрел на девушку, потом, взяв машинально карандаш и придвинув к себе лист бумаги, начал набрасывать на нем фантастические фигурки сказочных птиц, елочки, бутоны роз. В уголке он нарисовал кошку, охотящуюся за мышью.