Нино взглянула на бумагу и покраснела от негодования:
— Вы продолжаете глумиться надо мной?
— Откуда вы взяли?
— По-вашему, я… мышь, а вы кошка?..
— Полно, Нино! У меня и в мыслях этого не было! Успокойтесь, возьмите себя в руки, — рассудительно произнес Корнелий и сейчас же стер резинкой рисунок.
Не отдавая себе отчета в своих действиях, Нино принялась рвать свои письма. Потом выдвинула ящик письменного стола и резким движением руки смела туда клочки бумаги.
— Вы сами только что протестовали против подобных действий, но я не порицаю вас, — заметил Корнелий. — Люди, которым нет никакого дела до наших сокровенных чувств, читали, может быть, и ваши письма, чтобы обливать нас потом клеветой и гнусными выдумками…
— По-моему, все это можно объяснить гораздо проще: письма мы уничтожили потому, что между нами кончено все и навсегда, — поправила Корнелия Нино. — Любовь между нами сменилась ненавистью…
— Хотя вы и считаете мои чувства неискренними, тем не менее согласитесь, что я любил вас гораздо глубже, чем вы меня. Полагаю, что никогда не буду питать к вам ненависти…
— Я думала, что все обстояло иначе…
— Напрасно вы так думали.
— Ах, Корнелий, если б я могла вам верить! Ах, если бы… — надрывно произнесла Нино.
— Именно в этом мое несчастье, — грустно произнес Корнелий.
— Мне кажется, вы не можете быть искренним. Вы никому не верите, даже себе. Вы всех, всех ненавидите!
На лице Корнелия появилась сначала насмешливая улыбка, потом он неожиданно расхохотался.
— Боже мой, — промолвил он сквозь смех, — каким неисправимым нигилистом представляюсь я вам!
Нино вздрогнула.
— И вы можете в такой момент смеяться? Странный и опасный вы человек. Я начинаю вас бояться…
— Неужели вы это серьезно говорите? — усмехнулся Корнелий.
И так же, как летом, в Муштаидском саду, Нино в испуге опустила голову.
— Иногда, — прошептала она, — у вас бывает какой-то странный взгляд — злой, нехороший. По натуре своей вы, должно быть, очень жестокий человек. Раньше я этого не замечала. Очевидно, вы и сами чувствуете, как изменились за последнее время.
— Да, Нино, сказать откровенно, я чувствую, что мои мысли и поступки противоречат взглядам и понятиям того общества, тех людей, среди которых вы живете. Вам нравился сентиментально настроенный юноша-идеалист, а теперь, обнаружив во мне перемены, вы всполошились, испугались. И вы не ошиблись, мое мировоззрение, конечно, в корне изменилось. Но я не смеюсь над всем и всеми, как это вам кажется, а лишь осуждаю то, что достойно осуждения.
— Нет, нет, именно смеетесь, вы осмеиваете всех — и меня, и Эло, и моих родителей. Вы издеваетесь над нашей интеллигенцией. Одни лишь рабочие, мужики да большевики, по-вашему, праведники. Это меня удивляет…
— Удивляться нечему. Я против вашего растленного общества, против гнилой среды, в которой вы живете, и, очевидно, поэтому стал для ваших родителей чуждым и опасным человеком. Вот почему они так усердно настраивают вас против меня. Я многое увидел, многое пережил…
— Что же вы увидели и пережили?..
— Войну, гибель близких людей, все, все — и даже потерю любимой…
Нино подняла на Корнелия печальные глаза и глубоко вздохнула.
— Вижу, вы все еще переживаете наш разрыв, — проговорил он, несколько смягчившись. — Но я не хочу быть причиной ваших страданий и потому постараюсь с сегодняшнего дня ничем не напоминать вам о себе, о своем существовании. Пусть же и ваши родные поберегут вас. Разберитесь, Нино, во всем сами, доищитесь правды своим умом и не думайте обо мне плохо. Я знаю, что виноват перед вами, и я дорого дал бы, чтобы загладить свою вину. Невольными ошибками, опрометчивыми поступками я, конечно, причинил вам много неприятностей.
Страстность, с которой Корнелий произнес последние слова, взволновала Нино. Она все внимательней прислушивалась к тому, что он говорил.
— Но я не намерен усугублять ваши страдания, и перед тем, как навсегда расстаться с вами, мне хотелось бы ответить на упреки, которые вы бросили мне во время нашей последней размолвки в Кобулетах. Теперь мне понятны и ваше недоверие ко мне, и ваши сомнения в искренности моих чувств. Я не отрицаю, что в нашем разрыве значительная доля вины лежит на мне, и даже скажу, в чем она.