— В чем же?..
— Я неожиданно споткнулся…
Нино удивленно подняла брови:
— То есть, как это споткнулись?
— Не знаю, как иначе назвать мое мимолетное увлечение Маргаритой Летц. Нельзя же, в самом деле, считать это моральным падением… Я не раз уже говорил, что глубокого, настоящего чувства к вам это увлечение ни в какой степени не затронуло. Я и тут выражаюсь, конечно, не точно, никакого увлечения этой женщиной у меня не было, и мне следовало бы тогда же рассказать вам обо всем, а там — кара или прощение уже зависели бы от вас.
— И вы могли бы рассчитывать на прощение?..
— Я отнюдь не стараюсь оправдаться перед вами, Нино, тем более, что это не единственная моя вина. Дело в том, что разум мой анализировал каждый оттенок наших отношений, но, к сожалению, я не учитывал при этом, что в любви разум должен отступать перед чувством. Не спорю, впрочем, что все это недостаточно убедительный предлог для объяснения нашего разрыва, истинная причина его стала мне очевидной совсем недавно…
— В чем же она заключается?
— В том, что ваши родители не питают ко мне любви и страшатся меня за мое сочувствие большевикам. Вы разделяете их мнение.
— Да, разделяю.
— Но неужели вы не замечали раньше, на чьей стороне мои симпатии?
— Замечала… После того как я прочла «Годжаспира», я ни минуты не сомневалась, что вы перешли в лагерь большевиков и, значит, пошли против своего народа, против нашей интеллигенции…
— Вы слепо вторите вашему отцу. Никак нельзя сказать, что я иду против своего народа. Илья Чавчавадзе был князем, но вспомните, как он разоблачал представителей своего сословия и как отстаивал интересы простых тружеников. Что же, по-вашему, он шел против своего народа? Нет, просто он разбирался в положении вещей, в окружающей обстановке, умел смотреть в будущее, чего, к сожалению, не желает и боится делать ваш отец. Со времен Ильи Чавчавадзе много воды утекло, мы, ушли далеко вперед, но уважаемый князь Эстатэ не желает этого видеть, не хочет с этим считаться. Ему, как и всем одинаково мыслящим с ним, по душе нынешняя жизнь. Ваши родители и их друзья — люди прошлого, люди ограниченные…
— Благодарю вас за столь лестную характеристику моих родителей и их друзей.
— Опять вы меня не поняли. Мне очень тяжело расставаться с вами… Для меня было бы огромным счастьем вырвать вас из окружающего вас жалкого мирка, но вы слепо подчиняетесь воле родителей. Без их согласия вы не стали бы моей женой. А их согласия я никогда не дождался бы. И вовсе не потому, что я провинился перед вами своим увлечением Маргаритой Летц. Платон Могвеладзе и сейчас живет с несколькими женщинами, к тому же он в два раза старше вас, и все-таки, по мнению ваших родителей, подходящая для вас партия. А почему? Потому что он человек с именем, с положением, а главное — тех же взглядов, что и ваши родители. Я отлично понимаю, что вы не можете стать моей женой, что любовь наша пришла к концу. Но я не собираюсь страдать…
— Будете мстить мне и моим родителям?
— Как плохо вы знаете меня!
Бледные щеки Нино покрылись болезненным румянцем, словно лепестки полевого мака прилипли к ним. Только сейчас Корнелий понял, как много пережила она за последнее время.
— Поймите, — произнес он тихо, — я никогда не буду вашим врагом. Я люблю вас и признаю свою вину перед вами. Я не теряю надежды, что настанет день, когда вернусь к вам.
Он взял Нино за руку.
— Сейчас мы расстаемся, но я не верю, что вы сразу сможете забыть меня. Я вернусь к вам, когда вы меня поймете, когда убедитесь в искренности моих чувств и в правоте моих взглядов. Тогда все будет зависеть от вашего слова, возможно, что вы согласитесь стать спутницей моей жизни. Если же я не вернусь, то знайте, что я погиб за справедливое дело, что свою жизнь я прожил не бесцельно.
Нино вздрогнула.
— Замолчите, мне страшно… — пролепетала она. Потом взяла с кровати шаль и накинула на плечи.
— Я говорю о том, что пережил и передумал за последнее время.
— Боже, боже, как тяжело! — вздохнула Нино.
Она подняла голову. В открытое окно уныло глядела темная ночь. На глазах у Нино показались слезы.
В дверь кто-то тихо постучал.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
