«Неужели, — писал Махатадзе, — марксист не может сказать об Илье Чавчавадзе ничего, кроме того, что Чавчавадзе был сыном своей эпохи, идеалистом и последователем просветительных идей шестидесятников, что он ратовал не за уничтожение крепостного права, а лишь за его смягчение, проповедовал не непримиримую борьбу с феодализмом, а примирение с ним? Приписывая Илье Чавчавадзе реакционные мечты о реставрации грузинской царской династии, — возмущался Махатадзе, — Д. А-ни оскорбляет память нашего замечательного писателя и публициста».
Вано обвинял Д. А-ни в вульгаризации и фальсификации марксизма.
Однако редакция журнала сочла для себя «неудобным» выступить против постоянного своего сотрудника. Вано Махатадзе ответили, что хотя его статья очень интересна, но опубликовать ее не удастся: редакционный портфель переполнен более злободневным материалом.
Пока Вано читал рассказ, с лица его не сходила улыбка. Он не сомневался, что конец владычества меньшевиков не за горами, и тогда в Грузии начнется большая творческая работа. И он с таким увлечением принялся излагать Корнелию свои планы, словно уже завтра надлежало приступить к претворению их в жизнь.
— Обязательно создадим, — говорил он, — толстый журнал. К участию в нем привлечем всех талантливых писателей, идущих с нами, разделяющих наши идеи. На первых порах важнейшим вопросом литературы станет вопрос о попутчиках. Вот тут-то ты нам и поможешь. Ведь мы пойдем по новому пути. Если до сих пор наша литература питалась главным образом национальными мотивами, то теперь мы должны будем помочь нашим писателям понять задачи новой эпохи, добиваться, чтобы они возможно глубже почувствовали пульс новой жизни, тесную связь национального с интернациональным. Слабым местом современной грузинской литературы является проза. Наши писатели предпочитают почему-то больше внимания уделять поэзии. Это большой недостаток, с которым надо поскорее покончить. Поэзия в Грузии имеет большие исторические традиции, но многие наши поэты, вместо того чтобы двигать ее вперед, топчутся на месте, повторяя давно пройденное…
Вано с увлечением говорил о задачах новой литературы, затем, словно вспомнив что-то, неожиданно умолк и устало откинулся на спинку стула.
— Ты знал Аркадия Элбакидзе? — спросил Вано Корнелия после долгого молчания.
— Нет.
— Как же ты писал о нем?
— Мне много рассказывали о нем Маро, ее брат, Мито и Гига.
— А генералов Баратова и Одишелидзе знал?..
— Одишелидзе я знал лично. Кроме того, о нем и Баратове я слышал от Эстатэ Макашвили, от его брата, полковника Джибо, от сенатора Дадвадзе.
— Значит, выслушал и друзей и врагов, все учел, все взвесил, — усмехнулся ласково Вано.
— Не знаю, как все это получилось…
— Нет, Корнелий, оба твоих рассказа — и «Годжаспир» и «Даро» — определенно нравятся мне. Это то, что нужно, что читается с пользой. Я очень рад за тебя. Скажу прямо: перед тобой, как писателем, отдающим свой талант народу, открывается широкое поле.
Корнелий сидел бледный от волнения. Ведь сейчас перед ним не просто школьный товарищ Вано, а представитель той партии, которая учит простых людей строить новую, счастливую жизнь, в которой наука и литература займут самое достойное место.
И Корнелий торжественно, словно на исповеди, произнес:
— Я счастлив, что мой писательский труд заслужил именно твое одобрение. То, что я пишу, — все это от души. Ты не знаешь, как я все это переживал. Я на стороне коммунистов, потому что их идеи мне близки, понятны, потому что они ставят перед собой задачу сделать народ свободным и счастливым…
— Погоди, погоди, — остановил его Вано, — разговор у нас с тобой серьезный. Давай вернемся к твоему рассказу.
— Давай… я очень ценю твою критику.
— Там нужно еще кое-что исправить, отшлифовать некоторые детали, — и Махатадзе указал на художественные и идеологические недочеты рассказа. — Так что, Корнелий мой, заодно подправь уж все. Только нужно будет это сделать поскорей, — продолжал Махатадзе. — Дней десять тебе хватит?
— Вполне, я и сам кое-что заметил…
— Ну вот, Корнелий мой, значит, договорились, тогда можно будет рассчитывать, что рассказ напечатают или в газете, или в журнале. Значит, скоро я опять зайду к тебе.