На город спустилась ночь. Темнота и туман поглотили скованную льдом реку, дома, окрестные горы. Все вокруг точно вымерло. На улице — ни души. Только на Набережной, поджав хвост и задрав к небу морду, жалобно выла собака.
Неожиданно дверь небольшого домика, стоявшего над самой Курой, отворилась, и в освещенном квадрате появился силуэт высокого, худощавого человека с ружьем в руках. Корнелий узнал в нем инженера-геолога Кирилла Авалиани, страстного охотника.
Авалиани кликнул собаку, но та, поджав хвост и ощетинившись, продолжала истошно выть. Тогда инженер вскинул ружье и выстрелил. Собака замертво упала на снег. Инженер вбежал в дом, поспешно захлопнув за собой дверь.
Видно, и им овладел страх, навеянный этим снежным безмолвием и неумолчным воем собаки.
Выстрел встревожил сумерничавших Терезу, Елену и Катю. Женщины подошли к окну, но мороз уже так разрисовал стекла, что на улице нельзя было ничего разглядеть.
— Не к добру выла собака, потому и убили ее, — встревоженно промолвила Катя.
Женщины отошли от окна, закрыли ставни. Кто-то включил свет. Корнелий взял костыли и ушел в свою комнату.
Пролежав несколько минут на кровати, он поднялся и взглянул в зеркало. Лицо было бледно, глаза лихорадочно горели. Он прислонился спиной к теплой печке и задумался.
Его раздумье прервал голос матери:
— Корнелий, иди пить чай!
На столе в гостиной кипел самовар. Продуктов, привезенных Терезой из деревни, хватило ненадолго. Чай пили с сахарином, ели невкусный черный хлеб. За последнее время все в доме похудели, осунулись. Один лишь Дата после выступления Жордания в Учредительном собрании пребывал в приподнятом настроении.
— Мозги у Жордания прочищаются, — говорил он глубокомысленно. — Возможно, старику удастся предотвратить катастрофу.
Хотя Корнелий зарекался не вступать в политические споры с Дата, он не смог сдержать себя.
Завязался спор, закончившийся новой ссорой. Дата упрекал Корнелия в том, что он, заразившись большевизмом, идет против своего народа. Не договорившись ни до чего, он махнул рукой, вышел в залу и сел готовиться к урокам.
Женщины, слабо разбиравшиеся в политике, были довольны тем, что спор между Дата и Корнелием закончился, и занялись своими делами. Елена прилегла на тахту дочитывать увлекательный роман, а Тереза присела возле нее с вязаньем. Она медленно перебирала спицы и напевала вполголоса свою любимую песенку «Лети, черная ласточка».
Долгая жизнь в деревне наложила на Терезу свой отпечаток. В домашней обстановке, рядом с молодящейся, старавшейся одеваться по моде сестрой, она мало чем отличалась от простой крестьянки.
Пение Терезы и беззаботное настроение Елены никак не вязались с каким-то тягостным беспокойством, овладевшим Корнелием. В ушах его не переставал звучать унылый вой собаки, в голове теснились мрачные мысли, одолевавшие его с утра.
Тереза умолкла. Комнату охватила гнетущая тишина. Только тикание стенных часов гулко отдавалось в висках, и в такт ему двигались спицы в руках Терезы. Корнелий стал отсчитывать связанные петли, потом взглянул на морщинистое лицо матери. «Как она похудела… Может быть, у нее и в самом деле рак… Неужели смерть уже стоит у порога нашего дома?»
Но Тереза в эти минуты была далека от мысли о смерти. Она снова стала напевать песенку о черной ласточке, ласково поглядывая время от времени на сына. Ее тревожила болезненная худоба Корнелия, печаль, не сходившая с его лица. В глазах матери было столько тепла и озабоченности, что Корнелию захотелось подойти к ней, положить голову на ее колени, приласкаться. Как легко стало бы от прикосновения материнских рук к его голове, отягощенной мрачными думами. Побеседовать бы с матерью о простых, обыденных вещах, о Карисмерети, о планах на будущее. И как это бывало в детстве, полакомиться чурчхелой и орехами, которые мать достанет из большого, пришитого к юбке кармана… Вспомнится родное село, и сон будет таким сладким, спокойным, безмятежным… Часы пробили одиннадцать. Корнелий вздрогнул. Бой часов сразу оборвал его воспоминания и мечты. Ему стало плохо. С трудом добрался он до своей комнаты, разделся и лег. Но сон не шел к нему.