Спасаясь от Октябрьской революции, Зелинский переселился в Польшу, а Эристави уехал в Грузию.
Долголетняя работа над древними памятниками античной филологии и египетскими папирусами придала лицу Эристави пепельно-серый оттенок, точно у иссушенной веками египетской мумии. Однако многие восторгались этой своеобразной красотой профессора, считали его одним из самых интересных мужчин в городе.
Бежав в Грузию от революционной бури, Эристави был далек от понимания духа современности. Лучшей формой государственного правления он считал монархию. Верхом совершенства признавал древнегреческую философию, политику, эстетику и литературу.
После того как его назначили директором университетской библиотеки, он стал проводить там почти все свое свободное время. Копался в древних рукописях, переводил на русский язык (грузинским языком он не владел) античных классиков, подготовлял к печати учебник по древнегреческой и римской литературе. Жил Эристави замкнуто, в мире, созданном им самим. Сторонясь людей, вел первое время знакомство только с двумя-тремя профессорами. Но когда страх перед революцией стал ослабевать, он сделался более общительным, у него появились друзья.
Лекции Эристави охотно посещали студенты не только филологического, но и других факультетов.
Супружеская чета Эристави была бездетной. Софья Дмитриевна Трубецкая, жена профессора, маленькая красивая блондинка, получила философское образование. Ее труды публиковались в журнале «Вопросы философии и психологии творчества». Эристави относился к ней с искренним уважением. Больше того — боготворил ее. Но в то же время не упускал случая поухаживать за каждой красивой женщиной. Жена не сердилась на него за это.
— Мой Филимон, — объясняла она знакомым, — не может не любить всего прекрасного.
Софья Дмитриевна была верным другом и помощником мужа. В совершенстве владея несколькими иностранными языками, она оказывала ему существенную помощь в научной работе.
В грузинских аристократических домах Эристави и его жена вскоре стали желанными гостями. Они присутствовали на званых обедах и вечерах. Профессор, сразу же привлекавший к себе внимание, охотно читал, когда его просили, произведения древнегреческих поэтов и собственные стихи.
Кахетинское вино постепенно возымело свое действие на профессора, признававшего до того только науку. Кровь заиграла румянцем на бескровном еще недавно лице. Он быстро оценил прелесть и пользу гостеприимства своих тифлисских друзей, стал воздавать должное их обычаям и традициям.
Теперь ему оставалось, пожалуй, повторить слова Луарсаба Таткаридзе: «Ах, милая Кахетия! Не будь ее, не было бы и кахетинского вина!»
Покинув Петроград, бежав от революции, Эристави совершенно отошел от общественной жизни. Оградив себя от всяких превратностей, связанных с политикой, он стал одной из заметных фигур, украшавших своим присутствием гостиную Эстатэ Макашвили.
Не будет-преувеличением сказать, что в ту пору самыми популярными людьми в аристократических салонах Тифлиса были эстрадный певец Вертинский и профессор Эристави. На первый взгляд может показаться странным: что могло быть общего между исполнителем сентиментальных романсов и доктором классической филологии? Но для привилегированных кругов, напуганных революцией, тот и другой символизировали собой старое время, старую, привычную для них жизнь. Им приятно было слушать Вертинского, оплакивавшего с неподражаемым надрывом в своих интимных песенках «милое» прошлое, воздыхавшего с такой пленительной грустью о далеких экзотических странах, о томных женщинах, воспетых в одном из самых модных тогда романсов:
Декламируя с пафосом стихи древнегреческих поэтов, Эристави, как и Вертинский, уводил своих друзей от суровой действительности в далекие древние времена.
Особым успехом пользовался Эристави у женщин. Нравился он и Нино Макашвили. Встречаясь у Макашвили с Эристави, Платон Могвеладзе, всегда любивший прихвастнуть знанием греческой философии и литературы, теперь совершенно стушевался перед блистательным ученым. Опасаясь попасть в неловкое положение, Платон в присутствии Эристави предпочитал хранить молчание. Зависть его вызывало и незаурядное поэтическое дарование профессора, являвшегося автором переведенного на русский язык солидного сборника стихотворений греческих поэтов.