Пользуясь тем, что Нино увлеклась беседой, Корнелий попытался незаметно проскользнуть мимо и уйти домой. Но Эристави заметил его и сделал приветственный жест рукой.
Корнелий подошел, на лице его выступил легкий румянец. «Скромный молодой человек», — решил Эристави и улыбнулся.
— Говорят, вы пишете… Это хорошо. Скажите, а где вы учились греческому языку?
— В гимназии.
— Здесь, в Тифлисе? А кто преподавал?
— Котович.
— Не помните, как его звали?
— Отто Валентинович.
— Батюшки! Ну конечно, это он! Котович — мой университетский товарищ… Мы, знаете, вместе учились в Петербургском университете. Очень талантливый человек. Где он сейчас? В Тифлисе?..
— Нет, уехал в Варшаву…
Эристави безнадежно махнул рукой.
— Понятно… Он, Отто Валентинович, знаете ли, еще в молодости был заядлым националистом.
Корнелий знал, что Эристави был убежденным русским великодержавным шовинистом, и спорить с ним не стал.
Профессор задал еще несколько вопросов, а потом с увлечением стал говорить об Еврипиде. Корнелий, совсем недавно прочитавший книгу Иннокентия Анненского «Театр Еврипида», с интересом слушал Эристави.
Молодой поэт Иорам Минашвили, тараща глаза, вытягивал свою тонкую, длинную шею, силился уяснить суть беседы профессора с Корнелием. Одолев с грехом пополам хрестоматию грузинской литературы девятнадцатого и двадцатого веков, он оставался полнейшим невеждой в области русской, западноевропейской и античной литератур. Не знал ни их истории, ни лучших их образцов. Мало того, — ничуть не смущаясь своего невежества, еще и кичился им.
Пока Минашвили, охваченный манией величия, мысленно превозносил свои поэтические достоинства, профессор излагал свое мнение о влиянии греческих поэтов и драматургов на последующее развитие всей мировой литературы и в особенности на литературу девятнадцатого и двадцатого столетий.
— Приходите завтра ко мне в библиотеку, — обратился он к Корнелию, — я вас снабжу хорошим учебником греческого языка и полезными пособиями по изучению ионического и дорического наречий.
Корнелий поблагодарил и, попрощавшись со всеми общим поклоном, направился к выходу.
ПЕРВОЕ МАЯ
…На ситцах, на бумаге —
огонь на всем.
Красные флаги
несем!..
Улица рада,
весной умытая.
Шагаем отрядом,
и мы,
и ты,
и я.
29 февраля Красная Армия, громя контрреволюционные войска, заняла Ставрополь. 30 марта ее части с боем вошли во Владикавказ и Петровск.
В ночь с 27 на 28 апреля бакинские рабочие восстали. Временный революционный комитет Азербайджана объявил мусаватистское правительство низложенным. На помощь восставшим пришла Красная Армия. 28 апреля в Баку была провозглашена советская власть.
Победа советской власти на Северном Кавказе и в Азербайджане сильно встревожила правительство Грузии. Но в конце апреля оно почему-то воспрянуло духом. Начались приготовления к первомайской демонстрации. Какие-либо большевистские выступления были, по мнению властей, исключены: большевистские организации удалось разгромить, арестовать многих видных руководителей, массу рядовых коммунистов и заподозренных в сочувствии большевизму.
Но события приняли иной, чем ожидалось, оборот. Тифлисский комитет большевиков решил во что бы то ни стало провести 1 мая демонстрацию.
Корнелий с нетерпением ожидал праздника. Наступило утро 1 мая. Было пасмурно. Над городом нависли тучи. Только вдали, у вершины Шавнабада, голубел кусочек чистого неба. На безлюдных улицах царила тишина. Не слышалось даже обычных утренних выкриков старьевщиков, продавцов молока, мацони, яиц, зелени, угля. Людей не было видно ни на балконах, ни в окнах.
Корнелий глядел на Куру и на притихший город. Ласточки молнией проносились над пыльными крышами, пролетали над самой мостовой, потом вдруг сворачивали к реке и летали над ней, почти касаясь крыльями воды.
Корнелий взглянул на небо. На душе стало как-то тревожно. Досадно, что именно сегодня, 1 мая, — пасмурный день. Тучи опускались все ниже и ниже, сгущаясь над городом темной массой. Блеснула молния. Гулким эхом отозвались в горах отдаленные раскаты грома…
Пошел частый, крупный весенний дождь. Через несколько минут вода широкой струей лилась из водосточной трубы. «Теперь зарядит на три дня», — думал с огорчением Корнелий.