Лолуа нетерпеливо махнул короткой рукой. Однако замечание Чхиквадзе подсказало ему новый вопрос.
— Вы связаны совместной работой с Мхеидзе?
— Он мой школьный товарищ.
— Тоже член вашей партии?
— Не знаю.
Так Мито, по существу, и не ответил на заданные ему вопросы. Угрозы на него не подействовали.
— Связать! — крикнул взбешенный следователь.
Сотрудники Особого отряда связали Мито руки, повалили его на пол и стали избивать. Рукоятками маузеров они разбили ему голову, но следователь так и не добился каких-либо показаний.
В камеру Мито принесли на носилках. Глядел он только одним глазом. Другой был забинтован.
Корнелий подсел к Мито. Их окружили Алавидзе, Гургенидзе и другие арестованные. Все старались помочь чем-нибудь Мито, облегчить его страдания.
На следующий день на допрос вызвали Корнелия. Он тоже упорно отказывался от дачи показаний и тоже был жестоко избит. Больная нога Корнелия распухла и посинела, малейшее движение причиняло мучительную боль.
Но тяжелее физических страданий для него были страдания душевные: надругательство над ним, грубые шутки и смех особоотрядников, унижавшие его человеческое достоинство. Однако чувство личного все явственнее отступало у него на задний план. Теперь, как и во время первомайской демонстрации, он снова почувствовал себя членом огромного коллектива. Это чувство рождало в нем мужество, готовность до конца довести борьбу, в которую он вступил.
3 мая, в полночь, до слуха заключенных донеслись сначала одиночные выстрелы, а затем беспорядочная стрельба, охватившая весь город. Все, кто знал, что в ту ночь должно было начаться восстание, столпились у окна камеры. Алавидзе, Гургенидзе и их товарищи напряженно вглядывались в сторону Верийского моста, прислушиваясь к усиливавшейся перестрелке.
Поднявшись с нар, придерживаясь за стену, Корнелий тоже подошел к окну.
— Отойдите в сторону, пуля может угодить и сюда, — предупредил Мито товарищей.
Корнелий вернулся на нары и сел около Мито.
— Мой браунинг у Васо Маруашвили. Интересно, пригодится он ему?
— Да, нашим придется сегодня поработать, — задумчиво произнес Мито.
Стрельба все усиливалась. Мито глухо закашлял. На его губах выступила кровь. От кашля в груди поднималась нестерпимая боль, но он стойко пересиливал ее.
Всех находившихся в камере волновала одна мысль: «Удалось ли арестовать правительство?..»
Та же мысль овладела и Александром Махарадзе, залегшим со своим отрядом на берегу Куры, возле Муштаида. Он был подавлен тем, что попытка захватить военное училище потерпела неудачу.
Оглядываясь на артиллерийские казармы, высившиеся на Сабурталинском плато, Махарадзе недоумевал: «Почему оттуда не последовало сигнала — выстрела из орудия? Опоздали? Или там тоже провал?..»
НОВЫЕ ЖИЛЬЦЫ
Как во́рона ни три песком,
Все равно не побелеет.
Мито и Корнелия перевели при содействии доктора Сико Мосешвили в тюремную больницу.
Старания Елены, Дата, Маро, Кукури освободить Корнелия и Мито из тюрьмы не увенчались успехом. Их освободили вместе со всеми политическими заключенными только 1 июня. Это была вынужденная амнистия.
После разгрома армии Деникина и установления советской власти в Азербайджане правительство Жордания с каждым днем все сильнее чувствовало шаткость своей власти, испытывало страх перед растущим недовольством народа.
В середине апреля в Москву была тайно направлена делегация во главе с членом Учредительного собрания Уратадзе для переговоров с Советским правительством.
Ленин искренне приветствовал это решение, Верный принципам миролюбивой внешней политики, Совет Народных Комиссаров Российской Федерации подписал 7 мая 1920 года мирный договор с правительством Грузии.
Следствием договорных обязательств грузинского правительства и явилось освобождение заключенных из тюрем.
Корнелий вышел из тюрьмы измученный, удрученный всем пережитым. В квартире Микеладзе он застал новых жильцов — бакинского промышленника Нагибова и болезненного, чахлого, с лимонно-желтым лицом, офицера Лобачевского.
После установления советской власти в Баку супруги Сорокины поспешили перебраться в Батум. Их комнату Елена сдала Лобачевскому. Нагибову же с семьей она предоставила гостиную.
Лобачевский был сыном известного ростовского мукомола Ивана Лобачевского. В дореволюционной России не было, пожалуй, такого города, где бы не знали прославленной, высокосортной муки «царской» и «пасхальной» с эмблемой «пять нолей», выпускавшейся мельницами Ивана Лобачевского.