Однако народ, собравшийся перед зданием, не расходился, требуя, чтобы Киров вышел на балкон.
Через некоторое время дверь, выходившая на балкон, отворилась, и Киров подошел к балюстраде.
Восторженно смотрели рабочие на коренастого, одетого в белую холщовую косоворотку человека, прибывшего в Грузию посланцем Советской России. Он улыбнулся, щуря глаза от солнца, клонившегося к закату. Он не произнес еще ни одного слова, но все собравшиеся перед зданием миссии уже прониклись к нему чувством какой-то необычайной близости и симпатии.
Рядом с Кировым стояли его товарищи, верные солдаты революции, — высокий, широкоплечий, с соколиным взглядом Карпов, рослый, с открытым, красивым лицом Голубев, прошедший большую школу революционной подпольной работы, и отважный Мухин.
Киров окинул взглядом толпу. Затем улыбка, игравшая на его лице, вдруг исчезла, губы сурово сжались. Он снял кепку и пригладил широкой ладонью густые темно-каштановые волосы. Проникновенно прозвучали слова братского привета грузинскому народу от имени русского народа. С любовью и знанием истории Грузии говорил Киров о ее прошлом, о ее древней культуре, о бессмертном творении, оставленном человечеству гениальным Руставели, о героических подвигах грузинского народа в нескончаемых войнах с персидско-турецкими завоевателями за свободу и независимость, о том, как плечом к плечу с русским народом грузинский народ боролся против царизма, как под влиянием ленинских идей и с помощью Ленина создавались в Закавказье первые марксистские, ленинско-искровские организации, был создан Кавказский союз Российской социал-демократической рабочей партии.
Подаваясь всем корпусом вперед, Киров как бы устремлялся к тому светлому будущему, которое рисовала собравшимся его речь.
Толпа замерла. Тифлисцы затаив дыхание слушали Кирова.
— В период революционных бурь, — говорил Киров, — трудящиеся Грузии установили тесный союз с русским пролетариатом. Этот союз остается незыблемым. Он спаян кровью, совместно пролитой на протяжении десятилетий. Он еще более окреп в период гражданской войны, в ожесточенной борьбе с иностранными интервентами и внутренней контрреволюцией.
Киров разоблачил провокационную клевету и гнусную ложь, которую распространяли контрреволюционеры о Советской России.
— Товарищи, — прогремели заключительные слова речи, — никакая сила не сможет разрушить дружбу русского народа и других народов бывшей царской России, боровшихся за одно общее дело, шедших к одной великой цели. Впервые в истории человечества создается нерушимое содружество наций, в котором расцветут великие и малые, свободные, равноправные народы. Пусть сегодня ложь и клевета скрывают еще от глаз западноевропейских рабочих это величайшее завоевание революции, но верьте, завтра и для них станет видимым то солнце, которое уже озаряет Советскую страну. Никакие старания реакционеров не заслонят этого солнца.
Последние слова Кирова были подхвачены бурей рукоплесканий.
Удивление и восторг были написаны на лицах Мито и Корнелия. Все, кому посчастливилось услышать в этот день Кирова, надолго сохранили в памяти его слова.
Корнелий возвратился домой под неотразимым впечатлением речи Кирова. До этого ему приходилось слышать таких политических ораторов, как Жордания, Чхеидзе, Церетели. Но Жордания, во-первых, был заика, а во-вторых, повторял чужие мысли — Плеханова, Каутского и других. Чхеидзе вообще не отличался красноречием. Церетели же, которого меньшевики называли «неподражаемым оратором», «златоустом», был, правда, красноречив, но слова его звучали вяло, бесстрастно: свои речи он произносил глухим, слабым голосом, как прилежный ученик отвечает вызубренный урок. Церетели считали знатоком русского языка, однако речь его была далека от подлинного, живого русского народного языка.
Бежав из Петрограда, Церетели обосновался в Грузии. Здесь он получил возможность выходить за пределы своего кабинета и произносить речи, восхвалявшие порядки, установленные меньшевиками. Однако его красноречие ценилось лишь узким кругом лиц, восседавших в Учредительном собрании. На заводах и фабриках, на собраниях рабочих он появлялся и говорил редко, неохотно: там не находилось почитателей его ораторского таланта, людей, разделявших его политические убеждения.
Сила и убедительность речи Кирова покорили Корнелия, словно подняли перед ним тяжелую завесу, и мысленному взору его предстал новый, неведомый мир.