Корнелий приехал в Тифлис в десять утра. После Абастумана здесь чувствовалась еще летняя жара. Было воскресенье. Первым встретил Корнелия дворник Гаврила. Лицо старика засияло радостной улыбкой. Он рысцой затрусил к воротам, у которых остановился фаэтон.
— Как дела, отец Гавриил? — пожал ему руку Корнелий.
— Дела делаются, на то они и дела, — ухмыльнулся старик, довольный своим каламбуром.
За время, пока Корнелий отсутствовал, Гаврила заметно сдал, похудел, морщины на лице стали глубже, глаза слезились. Однако веселости своей он не терял, бодрился, посмеивался, сыпал прибаутками:
— Живем — хлеб жуем. Только жевать-то ведь нечего, Корнелий Георгиевич, совсем трудно стало с хлебом…
Гаврила снял вещи с фаэтона и понес их в дом. Двери Корнелию открыла Катя.
— Батюшки, ну и располнели же вы! — всплеснула руками она. — Жаль, наших дома нет.
В то время как Корнелий переодевался, откуда-то из соседней комнаты послышались крики, затем раздался грохот падения каких-то предметов.
Корнелий вышел в коридор.
— Боже, они покалечат друг друга! — кричала прибежавшая из кухни Катя.
Корнелий направился в кабинет Дата, откуда доносились крики. Он открыл дверь и увидел странную сцену. Худой, высокий, с тонкими чертами лица подросток пытался нанести удар ножом своему сверстнику, миловидному блондину, защищавшемуся стулом. Третий мальчуган, года на два помоложе двух первых, полный, смуглый, прижался к стене и испуганно смотрел на схватку двух старших своих товарищей.
— Брось нож! — крикнул Корнелий высокому, худому подростку.
Но тот лишь сдвинул брови и, взглянув на Корнелия злыми серыми глазами, снова попытался броситься на миловидного блондина. Корнелий схватил драчуна за руку и отнял у него нож. Подросток выругался и хотел выбежать из комнаты, но Корнелий остановил его, положив на плечо ему руку:
— Что тут у вас происходит? Где ты взял нож?
Подросток недружелюбно взглянул на Корнелия.
— У меня он стащил нож, — крикнула появившаяся в дверях Катя. — У-у-у, сатана! — выругалась она, поправляя сбившийся на затылок платок и принимая от Корнелия нож.
— За что ты хотел убить его? — спросил Корнелий у все еще ерепенившегося мальчика.
Но тот не желал отвечать.
— Он сам вызвал меня бороться, — заговорил взволнованно блондин. — Я его три раза положил… Тогда он начал драться, схватился за нож…
— Ну как вам не стыдно! — обратился Корнелий ко всем трем мальчикам. — Когда я был гимназистом, мы тоже боролись, ну, дрались, конечно, но всегда подавали потом друг другу руку и оставались друзьями.
Водворив порядок, Корнелий присел к столу и стал расспрашивать мальчиков, кто они, откуда приехали, где учатся, Как проводят время. Между Корнелием и новыми жильцами Елены установились приятельские отношения.
Коренастый, светловолосый Котэ Гогитидзе, гимназист пятого класса, сын подруги Елены, добродушно глядел на Корнелия своими голубыми глазами. «Противник» Котэ — Мамед Джафаров был его одноклассником. Елена считала Мамеда, сына зажиточного бека из Борчалинского уезда, самым выгодным жильцом. Третий — Гулим Риза-хан Нагиев, сын богатого перса, учился в реальном училище.
Пользуясь неограниченным кредитом в магазине персидского купца Рахманова, Гулим приносил оттуда миндаль, рахат-лукум, сушеные фрукты и другие восточные сладости, которыми угощал Елену и своих товарищей. Возле его кровати всегда лежали книги — коран, персидские сказки, басни, сборники стихотворений. Вечером и на рассвете мальчик, сидя на кровати поддав под себя ноги, читал нараспев коран на арабском языке, которому выучил его отец — губернатор одной из персидских провинций. Отец привез Гулима в Баку во время войны, а затем перевел в Тифлисское реальное училище и, по рекомендации купца Рахманова, устроил у Елены. Связь с сыном Риза-хан Нагиев поддерживал через того же Рахманова. Гулим хорошо одевался, сорил деньгами, считал себя в четырнадцать лет вполне взрослым, пил и волочился уже за женщинами.
Все три мальчика жили в семье Микеладзе на всем готовом.
Когда Елена возвратилась из города, Корнелий спросил ее в шутку:
— Выходит, тетушка, что ты пансион открыла?
— А как проживешь теперь иначе? — принялась по обыкновению плакаться Елена.
— И хорошо они тебе платят?
— Эх, Корнелий, что теперь деньги, что на них купишь? Только у кого в деревне есть хозяйство, тот теперь и может существовать. От жалованья Дата, сам понимаешь, проку мало. Ну, а квартиранты мои кое-что получают из дому. Этим и живем. Не деньгами, а продуктами с них беру.