БЕСЕДА
Вчера состоялся партийный съезд меньшевиков, на котором принята резолюция вести борьбу с большевиками всеми способами и средствами.
Спустившись с горы Мтацминда, Корнелий, Вано Махатадзе и Полихрон Харабадзе вышли на Ртищевскую улицу. Они подошли к зданию советской миссии и остановились перед подъездом, у которого стоял рослый, белокурый матрос-черноморец. Порывистый ветер норовил сорвать с головы матроса бескозырку, теребил ленты, парусом надувал широченные брюки-клеш, но, казалось, никакой ветер, никакие бури не в силах поколебать эту могучую фигуру с винтовкой, вскинутой крепкой рукой на ремень.
«Вот такие люди грудью отстояли советскую власть», — подумал Корнелий, любуясь фигурой матроса.
Из короткого раздумья Корнелия вывели назойливые взгляды нескольких субъектов в штатском, слонявшихся перед зданием советского представительства. Без всякого труда в них можно было угадать агентов Особого отряда, которые брали на заметку каждого, хоть раз посетившего советское посольство.
Вано распрощался с товарищами и вошел в здание посольства. В вестибюле перед дежурным, сидевшим за маленьким столиком, выстроились несколько человек, желавших получить пропуска. Махатадзе дождался своей очереди и предъявил документы. Дежурный в черной кожаной куртке пробежал глазами лежавший перед ним список и, протянув с улыбкой пропуск, крикнул часовому, стоявшему у лестницы:
— Пропустите!
Войдя в приемную, Махатадзе увидел Громова, советника Кирова. Они поздоровались, и, присев у окна, начали о чем-то жарко спорить. Но в это время в приемную вошел секретарь Кирова и, обратившись к Громову, сказал:
— Сергей Миронович просит вас!
Киров сидел за столом, просматривая какие-то бумаги. Прядь темных волос ниспадала ему на лоб. Как только дверь открылась, Киров сразу же поднялся, вскинул голову и, оглядев Громова, улыбнулся. Улыбался он как-то особенно, всем лицом, причем глаза его сужались и на щеках появлялись ямочки. Улыбка его была такой добродушной и заразительной, что Громов тоже невольно заулыбался.
— Вы когда приехали? — спросил Киров Громова, крепко пожимая ему руку.
— С поезда прямо к вам.
— Ну, садитесь, рассказывайте, как там, в Баку?
Громов сел и стал рассказывать о бакинской жизни, передал приветы от Серго Орджоникидзе, Анастаса Микояна и других бакинских товарищей.
Киров только что вернулся из Риги, где он был в руководстве делегации, заключавшей мирный договор с Польшей. Громов восхищался Кировым. Ему лестно было работать и дружить с ним.
— А у нас что нового? — спросил он Кирова. — Я слышал, что Жордания, Рамишвили и Гегечкори вели с вами переговоры. Что они говорили?
— К сожалению, ничего нового и существенного, — ответил Киров. — Жордания все так же колеблется в выборе ориентации между Советской Россией и Антантой. Рамишвили все так же держит его под своим влиянием, контролирует каждый его шаг.
— Этим и можно объяснить усилившиеся за последнее время репрессии против грузинских коммунистов, — мрачно произнес Громов и, нахмурив густые, лохматые брови, добавил: — Можно ли вообще верить колебаниям Жордания, после того как он заявил: «Предпочту империалистов Запада фанатикам Востока»?!
— Как сказать, все зависит от политической обстановки, С уходом англичан и французов из Батума меньшевики остаются одни. Врангель им уже не поможет. Песня его спета. Разгром этого последнего гнезда контрреволюции последует скорее, чем кажется. Отсюда и тревога и поразительная нервозность меньшевиков.
— Они боятся коммунистов как огня. Боятся восстания, — заметил Громов.
— Это верно, — согласился с ним Киров, — Из недавних разговоров с Жордания, Рамишвили и Гегечкори я сделал заключение, что они не могут себе представить, как это в Грузии должна существовать и работать Коммунистическая партия, одно официальное существование которой представляет огромную угрозу их государству. Они не доверяют и советскому посольству. Они уже без разбора арестовывают наших сотрудников. Им все мерещится, что в лице нашей миссии сюда прибыл «грузинский ревком».
— Такого же мнения все здешние иностранные миссии, кроме разве чешской и итальянской, — заметил Громов.