— А кто займет его место? — ехидно спросил Рамишвили.
— Об этом договоримся, — ответил Дадвадзе спокойно и твердо. — Во всяком случае, правительство должно быть сформировано из честных людей, из подлинных социалистов, а не из политических аферистов.
В ту же ночь Дадвадзе был арестован.
Население Грузии влачило нищенское, голодное существование. Благоденствовали лишь темные дельцы и присосавшиеся к ним приспособленцы. Каждый, кто осмеливался высказывать недовольство политикой правительства, немедленно или высылался из Грузии, или попадал в тюрьму. Однако, несмотря на жестокие репрессии, влияние коммунистов становилось господствующим. На выборах в правления профессиональных союзов они собирали большинство голосов. Тогда меньшевики под разными предлогами назначали новые выборы, вступив в блок с дашнаками, социал-федералистами и национал-демократами. Именно так произошло при выборах правления союза печатников, который меньшевики считали своей «наследственной вотчиной». Совершенно неожиданно для них в новое правление были избраны только коммунисты. Меньшевики не утвердили его и назначили новые выборы. Здание, в котором они происходили, было оцеплено агентами Особого отряда, немало было их и в самом помещении, где шло голосование. Вновь был пущен в ход весь арсенал клеветы и измышлений против коммунистов и Советской России, и все же сколоченный меньшевиками блок получил всего лишь на один голос больше, чем коммунисты.
Во время выборов один рабочий, старый член меньшевистской партии, подал голос за коммунистов. В ответ на удивленные вопросы, чем вызвана эта его измена, он расстегнул куртку и показал голое тело:
— Вот она, меньшевистская программа, — без рубахи хожу!..
НА ПАРАДЕ
С приездом в Тифлис верховного комиссара Франции А. Шевалье и в Батум — адмирала Дюмениля агрессивные действия меньшевистского правительства против советских республик (Азербайджана и Армении) и репрессии против большевиков внутри страны усилились.
12 декабря, в День Народной гвардии, был назначен парад войск тифлисского гарнизона.
С самого утра пехотные, кавалерийские и артиллерийские части начали прибывать к месту парада, выстраиваясь по обеим сторонам проспекта Руставели и Ольгинской улицы. Парад возглавляли военное училище и унтер-офицерский батальон, выстроившиеся возле бывшего дворца наместника, в котором помещалось теперь Учредительное собрание. Воинские части замыкала рота бронеавтомобилей, стоявшая на Ольгинской улице, возле самого моста через реку Верэ, откуда шла дорога в Сабуртало.
День был пасмурный, холодный.
Желая посмотреть парад, Корнелий встал рано, надел шинель и вышел из дому. У ворот сквера, что напротив аптеки Земмеля, его остановил бледный, худой парень в солдатской шинели. Корнелий сразу же узнал Каро Яралова. Через плечо у него висела неразлучная гармоника.
Каро увлек Корнелия в сквер и там, за клумбой, где никто не мог их слышать, вопросительно взглянул на него своими большими, черными, красивыми глазами:
— Ты куда?..
— Хочу посмотреть парад, — рассеянно ответил Корнелий.
— Только посмотреть? А не согласишься ли ты заодно сделать полезное дело?
— А именно?..
— Дело такое… Тут недалеко стоит артиллерийская бригада. Походи среди солдат, должно быть, найдешь знакомых, раздай листовки. Мне туда никак нельзя пройти…
Предложение застало Корнелия врасплох. Он с опаской взглянул на гармонику, в которой Каро обычно прятал листовки, и попытался найти отговорку:
— Но я никогда не выполнял подобных поручений… Не знаю, как…
— Трудного здесь ничего нет, — перебил его Каро. — Возьми листовки и осторожно раздай солдатам.
Видя, что Корнелий колеблется, Каро сделал такую гримасу, точно хотел выругаться.
— Эх, ты, а еще студент, а еще писатель! Думаешь, если написал рассказ или порассуждал насчет революции, то больше от тебя ничего не требуется?
Корнелий взглянул на Яралова и вспомнил, как месяцев девять тому назад Каро и Мито, скрываясь от агентов Особого отряда, пришли к нему. Тогда Корнелий позавидовал Яралову и подумал, что иной простой, скромный подпольщик приносит пользы гораздо больше, чем десятки досужих философов и поэтов. И вот теперь, когда ему, Корнелию, представляется случай по-настоящему принести пользу революции, он задумывается и робеет.
— Так говори, берешься ты за это дело? — не дождавшись ответа, спросил Яралов. — Я свое дело сделал, мне нужно смываться…