Не сегодня-завтра повстанцы и части Красной Армии должны были завершить окружение Тифлиса. Однако Ной Рамишвили, которого уже открыто называли диктатором Грузии, всячески внушал, что поворот событий неизбежен, что так же обстояло дело и под Варшавой, когда, подойдя к ней на пятнадцать километров, Красная Армия вынуждена была, в результате военного искусства французского генерала Вейгана, отойти. Так было, уверял Рамишвили, и под Верденом…
И Ной Жордания трагическим голосом заявил с чужих слов в Учредительном собрании:
— Мы превратим Тифлис в Верден Грузии.
Орудийная канонада, не смолкавшая вплоть до 23 февраля, неожиданно прекратилась. В городе вдруг стало тихо. Так продолжалось весь день. Горы вокруг были покрыты туманом. Ночью снова пошел снег.
На следующий день Жордания, закутавшись в бурку и башлык, выехал в сопровождении Рамишвили и командующего войсками в пригородное местечко Коджоры, чтобы ознакомиться с положением в районе Тифлиса. Все, что увидел президент по дороге и дальше, за Коджорами, в особенности беспорядочное отступление войск, воочию убедило его, что защита столицы — совершенно безнадежное дело. В полной растерянности он возвратился в Тифлис, чтобы немедленно созвать чрезвычайное заседание правительства совместно с представителями военного командования и решить вопрос о судьбе столицы.
У входа во дворец автомобиль Жордания окружила огромная толпа, ждавшая вестей с фронта. Некий старик с библейской седой бородой, закутанный в бурку, в тушинской шапке, протиснувшись к автомобилю, истерически завопил:
— Ной Николаевич, почему правительство молчит? Почему вы ничего не говорите народу? Почему скрываете от нас, что творится на фронте? Скажите правду, чтоб мы знали, что нам делать, что предпринять…
— Успокойтесь, — ответил, приподнявшись, взволнованному старику сам бледный как полотно президент. — Я вас прошу — не мешайте нам раб-б-ботать. Все будет сделано, чтобы предотвратить нависшую опасность! Нам п-помогает Европа… Большевики не возьмут Тифлиса!
Генерал Квинитадзе, сидевший рядом с Жордания, отвернулся. Он, как и некоторые другие генералы, понял, что конец их армии мало чем отличается от конца армии Колчака, Деникина и Врангеля…
БЕГСТВО
Был недолог век предателей,
Мы пришли к ним за расчетом.
Платон Могвеладзе метался в эти дни, не зная, куда ему деваться, что предпринять. Получая от своих приятелей офицеров сведения о положении на фронте, он все гадал, что ждет его, если повстанцы овладеют Тифлисом. Дня три тому назад он переселился к своему другу Рафаэлу Ахвледиани, занявшему в центре города прекрасную, хорошо обставленную квартиру марганцепромышленника Джакели, бежавшего за границу. Платон и Рафаэл спали в гостиной, окна которой выходили на улицу.
Было уже за полночь. Орудийная стрельба прекратилась, и казалось, ничто уже не нарушит мирного сна поэтов, как вдруг с улицы донесся грохот колес. Прошло пять, десять, пятнадцать минут, но грохот, не только не прекратился, а еще больше усиливался.
Платон проснулся и в испуге прислушивался к зловещему гулу. «Должно быть, артиллерию подбрасывают на фронт, — решил он. — Если у нас есть еще столько орудий, значит, дела наши не так уж плохи», — успокоил он сам себя и попытался снова уснуть. Однако это ему не удалось. И не только из-за грохота: спать не давал немилосердный храп Рафаэла. «Проклятие!.. — со злобой ругался Платон. — Третью ночь уже не сплю из-за него!»
Кто-то неистово начал колотить в дверь. От испуга Платон с головой укрылся одеялом.
— Кто там?.. — сердито крикнул проснувшийся наконец Рафаэл.
— Открой! — послышался знакомый голос.
Рафаэл открыл дверь.
В комнату ворвались Теофил Готуа, Леонардо Табатадзе, Варлам Шеварднадзе и Арсен Лалиашвили. Вместе с ними был и молодой с привлекательной внешностью человек — поэт Бежан Гецадзе, новый член литературной группы.