Кязым Карабекир-паша поспешил принять меры к разоружению грузинских войск и к захвату фортов Батумской крепости. Турки предъявили коменданту крепости требование сдать форты. Только тогда правительство снарядило наконец, по настоянию Жордания, делегацию в Кутаис для переговоров с Революционным комитетом Грузии. Но, заявляя о своем якобы добровольном отказе от власти и необходимости организовать защиту страны от «внешнего врага», меньшевистское правительство ни одним словом не обмолвилось о том, что значительная часть грузинских земель, в том числе и Батум, занята турками с его ведома и согласия. Меньшевики все еще тешили себя надеждой, что великие державы окажут обещанную помощь.
Тюрьма волновалась, жила тревожными слухами. Говорили, что арестованных решено отправить в Константинополь, что руководителей партии вывезут на барже в море и расстреляют, что готовится заседание военно-полевого суда.
Ночью со стороны пустырей у Черноморской батареи слышались ружейные выстрелы: туда приводили и расстреливали солдат, отказавшихся повиноваться офицерам.
В одну из таких тревожных ночей Кавжарадзе был отведен под конвоем в тюремную контору. Там его ожидал военный министр Григол Гиоргадзе, известный больше как один из видных адвокатов. Кавжарадзе его хорошо знал.
— Вы, как я погляжу, профессии юриста предпочли ремесло палача, — бросил он ему сквозь зубы.
— Боже мой, что вы говорите! К роли палача, вы сами видите, я меньше всего гожусь.
— Так в чем же дело? Почему меня вытащили ночью из камеры? Почему привели к вам?..
— Ной Николаевич хочет вас видеть…
Кавжарадзе от неожиданности опешил.
— Если это провокация и я буду расстрелян…
— Нет. Клянусь своими детьми, я говорю вам правду! Ной Николаевич вызывает вас для переговоров.
— Но ведь я заложник…
— Это не имеет значения…
Кавжарадзе провели по темным улицам на площадь Азизиэ, где на железнодорожном пути, пересекавшем ее, стоил пульмановский вагон. Войдя в тускло освещенный вагон, Кавжарадзе заметил старика, сидевшего на кожаном диване. Это был Ной Жордания. Около него сидели и стояли министры и члены главного штаба Народной гвардии.
Сдержанно поздоровавшись с вошедшим, президент предложил ему сесть.
— Я пригласил вас, — начал он глухим, бесстрастным голосом, — чтобы перед тем, как мы покинем Грузию, переговорить с вами. — Сделав паузу, он перевел глаза на окно вагона, в которое глядела ночь. — Мы вынуждены, — продолжал он, — покинуть Грузию. Хотя у нас на Саджавахском фронте около пятнадцати тысяч бойцов, сопротивляться бесполезно. На рассвете мы перейдем на крейсер, ожидающий нас на рейде… — Он глубоко вздохнул. Лицо его приняло озабоченное выражение. Президент заговорил таким тоном, точно собирался перед отъездом дать наставление Кавжарадзе: — Я обращаюсь к вам как к одному из руководящих деятелей вашей партии. Примите меры к тому, чтобы ваши войска не разрушали культурных ценностей и исторических памятников нашего народа.
— Неужели вы думаете, — спросил Кавжарадзе, — что коммунисты меньше, чем вы, ценят то, что веками создавал наш народ?!
— Нет, — с грустью ответил Жордания, — я этого не думаю. Но война все же война! Война не мирится с законностью. Она всегда является насилием, несет несчастье и горе народу, покоренной стране.
— Ваши опасения не имеют под собой почвы. Революционные войска, как вы только что сказали, уже не встречают сопротивления. Иными словами, война фактически закончена.
— Правительство уже сложило оружие, но отдельные воинские части или группы войск, возможно, еще продолжают сопротивляться… — Жордания снова сделал паузу и, скорбно взглянув в упор на Кавжарадзе, понизил голос: — Я распорядился послать поезда по направлению к Кутаису, чтобы ваши войска поскорее прибыли сюда… В город уже вступили турки…
Кавжарадзе забавляло неуместное разыгрывание президентом новой роли: точно появление турок в Батуме произошло не с ведома и согласия его правительства.
— В Кутаис я послал, — продолжал Жордания, — своего заместителя Лордкипанидзе для переговоров с Ревкомом Грузии: он сообщит Ревкому о нашем отказе от власти и необходимости организации защиты страны от турок…
Сказав это, Жордания устало откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Видно было, что он о чем-то мучительно думал. Все молчали, вперив взоры в задумавшегося президента. Молчание длилось довольно долго. Гиоргадзе стало жаль президента, — он отвернулся и смахнул платком выступившие на глазах слезы. Вдруг где-то далеко в городе поднялась стрельба. Жордания сразу открыл глаза и обратился к Кавжарадзе: