— Если вы не сможете защитить Грузию, возвратите ее снова нам…
Президент, всей территорией государства которого был теперь лишь полутемный, холодный вагон, все еще не терял надежды на какой-то внезапный поворот событий. Кавжарадзе не стал возражать на эту нелепо прозвучавшую фразу. Он сделал вид, что не расслышал ее как следует, и перевел разговор на другую тему.
— Ной Николаевич, — сказал он просто и искренне, — я хочу высказать свое личное мнение по одному важному и для вас и для нас вопросу.
Жордания чуть подался вперед и удивленно посмотрел на своего собеседника. Приближенные президента насторожились.
— Предупреждаю вас, что меня никто не уполномочивал сделать это заявление, — продолжал Кавжарадзе. — Примите мои слова как доброе пожелание… Вас хорошо знает Ленин и другие видные деятели Коммунистической партии. Останьтесь в Грузии. Вы сможете вести в Советской Грузии большую, полезную для нашего народа работу. Не следует упускать возможность договориться с нами… Новая, советская власть будет, конечно, считаться с особенностями положения Грузии.
Жордания снова откинулся на спинку дивана. Лицо его сделалось мертвенно бледным.
— Не могу, — глухо ответил он. — Я председатель правительства… Правительство наше оставляет Грузию… не могу…
Трудно было понять, какая причина мешала ему остаться в Грузии — формальная или политическая? Может быть, и та и другая. Но Кавжарадзе сейчас этот вопрос не интересовал. Он невольно обратил внимание на стоявшего у окна худого, с бледным лицом человека. Это был министр внутренних дел Ной Рамишвили, которого в партии меньшевиков называли «злым гением» Жордания.
Президент почувствовал на себе испытующий взгляд Рамишвили и поспешил закончить беседу.
— Вот и все… — обратился он к Кавжарадзе. — Вот и все, что я хотел вам сказать, — добавил он, прощаясь.
Гиоргадзе вытянулся перед президентом и спросил:
— Куда прикажете его отправить?
Косо взглянув на Кавжарадзе, Жордания горько улыбнулся:
— Пока туда, откуда его привели. А завтра и этот вагон, и Батум, и вся Грузия будут принадлежать ему.
Кавжарадзе встал, откланялся и вышел из вагона. Его вновь отвели в тюрьму. Там никто в ожидании Кавжарадзе не спал: его забросали вопросами.
— Через несколько часов, — ответил он сквозь смех, — все мы будем на свободе!..
В городе распространились слухи, что, потеряв надежду на помощь союзников, правительство Жордания собирается выехать за границу, бросить на произвол судьбы Батум и войска.
Убедившись наконец в том, что отторжение Батума и Батумской области от Грузии является результатом изменнических, вероломных действий Рамишвили, командование грузинской армии решило арестовать правительство и, собрав войска, изгнать турок из Батума.
Однако в ту же ночь правительство тайно перебралось на итальянский пароход «Ферен-Жозеф-Мирилли» и бежало за границу…
17 марта власти уже не были хозяевами города. Даже тюрьма была оставлена охраной, и заключенные покинули ее. Вместе с другими на свободе очутился и Корнелий. Придя к своему брату Степану — директору гимназии, он узнал, что в Батуме находится Эстатэ Макашвили с семьей, что они живут у Гизо Зарандия — отца Кукури и Марики Зарандия, учившихся в Тифлисском университете и друживших с Нино.
Войну все считали проигранной. Помощи великих держав никто не ожидал. Бывшие министры, сенаторы, лидеры националистических партий, депутаты Учредительного собрания, купцы, промышленники, крупные дельцы — все были заняты сейчас одной мыслью: как бы выбраться за границу…
Хлопотами об отъезде были заняты также Эстатэ и Джибо Макашвили. Они решили ехать в Константинополь, а оттуда во Францию.
Несмотря на то что между Нино и Корнелием пролегла глубокая пропасть, в его душе не переставала теплиться надежда, что они еще встретятся. Он продолжал верить, что старую любовь можно воскресить. Он весь был поглощен мыслями о предстоящем отъезде Нино за границу, о том, что никогда больше не увидит ее. Старая любовь проснулась. Не а силах совладать с собой, он решил во что бы то ни стало увидеться с Нино. В этом ему помогла Марика Зарандия.
Корнелий, исхудавший, бледный, прихрамывая на одну ногу, пересек улицу возле здания мужской гимназии и вышел на Приморский бульвар. День был пасмурный. К берегу бежали белые барашки. Нино не было видно. Корнелий волновался: «Неужели не придет?..» Вдруг в конце аллеи он заметил хорошо знакомый ему женский силуэт. Корнелий устремился навстречу Нино, подошел и пожал ей руку. Они сели на скамейку под большой пальмой. На бледном, измученном лице девушки были написаны и скорбь и удивление. Разговор не клеился. Чувствовалось, что пути их в самом деле разошлись, что они стали друг другу чужими. Собравшись с духом, Корнелий первым прервал молчание.