— Вы окончательно решили уехать?
— Да, — ответила Нино, безразлично глядя в морскую даль.
— Страшно это… навсегда оставить родину…
— Почему навсегда? Не вечно же властвовать большевикам. Кончится ведь когда-нибудь революция…
— Но бежать от революции все же не следует. Не убежите. Настигнет она вас и за границей. Ничто не в силах задержать ее, как и бег вот этих волн.
— Вы остаетесь все тем же… Вы… на их стороне… Ну что ж… — с грустью ответила Нино.
Солнце спускалось к горизонту, окрашивая в алые цвета сгрудившиеся облака. На рейде мрачными силуэтами маячили военные корабли.
Неожиданно вместе с набегавшими к берегу волнами с моря подул холодный ветер. Листья высоких пальм, похожие на раскрытые веера, шумно затрепетали. Нино вздрогнула и повернулась спиной к морю.
— Все же вы напрасно покидаете родину, — снова повторил Корнелий. — В Европе вам нечего будет делать… Вам все там сразу же покажется чужим…
Нино опустила голову.
— Но я еду не одна, — нерешительно промолвила она.
— Нет, это ужасно — бросить родину!
— Почему? Ведь я ничего не теряю, ничего здесь не оставляю. И разве я могла бы остаться без родителей…
Корнелий понимал, что еще несколько минут, и они расстанутся навсегда. В последний раз стоят они лицом к лицу, и он старается запечатлеть в своей памяти как можно ярче ее глаза, ее лицо, запомнить сказанные при прощании слова.
Нино, старавшаяся хранить спокойствие, искоса взглянула на Корнелия, на его изможденное, бледное, исхудавшее лицо. Сердце затрепетало от нахлынувших воспоминаний. Настроение ее передалось Корнелию. Он с трудом пересилил волнение и попытался еще раз убедить Нино не уезжать:
— Зачем, зачем вам это нужно? Разве по пути вам с теми, кто спасается от ответственности за свои преступные дела? Они бегут от народного гнева… Вы же сами были свидетельницей того, что творилось у нас.
— Ну, об этом не нам судить…
В это время со всех сторон начала доноситься стрельба. Корнелий опознал характерный для турецкой винтовки звук — двойной выстрел, «бах-бах».
— Турки стреляют, — объяснил Корнелий. — Они хотят захватить Батум. Говорит, что город передан им бежавшим правительством…
На мачтах, башнях и палубах стоявших на рейде кораблей, словно звезды, замерцали огни.
Ружейная стрельба доносилась не только с фортов, расположенных в горах. Вскоре она охватила весь город. Кое-где застрекотали пулеметы.
— Да, турки решили занять Батум, — повторил свое предположение Корнелий и, взяв Нино под руку, поспешил проводить ее домой.
Они подошли к калитке небольшого домика Зарандия.
— Прощайте, — сказала Нино Корнелию и протянула ему руку.
— Будьте счастливы! — ответил тихо Корнелий.
Нино посмотрела на него в упор. Подчиняясь какому-то безотчетному порыву, она вдруг обняла его и крепко поцеловала в губы…
Ружейная и пулеметная стрельба усилилась. С гор, где были расположены форты, донесся грохот орудия. Огни на военных судах, стоявших на рейде, начали быстро гаснуть. Затем корабли развернулись и отошли, приняв боевой строй.
В полночь 17 марта командующий турецкими войсками своим приказом объявил Батумскую область частью турецкой территории, а себя — генерал-губернатором области. Командованию грузинской армии было вторично предложено разоружить в течение двадцати четырех часов свои войска, сдать оружие и вывести всех своих солдат за пределы Батумской области.
Это требование было предъявлено как раз в тот момент, когда уполномоченные Революционного комитета Грузии и бывшего правительства вырабатывали на станции Саджавахо условия соглашения об отказе правительства от власти, о прекращении военных действий на территории Грузии и о содействии вступлению войск, находящихся в распоряжении Революционного комитета, в Батумскую область для защиты ее от внешних врагов.
Эстатэ Макашвили, Вардо, Эло и Платон Могвеладзе уже с вечера находились в порту с визами на выезд за границу. Прибытие парохода, на котором они должны были уехать, ожидалось с часу на час, но наступило утро, а парохода все еще не было видно.