Идейный и художественный рост А. Кутатели духовно связан с коренными социальными сдвигами в грузинской действительности двадцатых и тридцатых годов, с формированием новой личности, с глубоким усвоением марксистского взгляда на историю.
Важной победой художника было и то, что он отыскал героя, который смог аккумулировать все сложные идейные искания обманутого меньшевиками народа и вместить в умозаключениях духовный, нравственный опыт, мудрость эпохи перепутий и утраты иллюзий. Таким героем и стал в романе студент и писатель Корнелий Мхеидзе, образ, как мы увидим, созданный на основе и в продолжение одной из самых живых традиций грузинской литературы. В то же время в нем как бы претворилась и горьковская идея о создании образа молодого человека XX столетия.
Эпопея А. Кутатели уже с первых глав становится многофигурным полотном, воссоздающим эпоху во всех ее планах, в сцеплении событий. Основа писательского «всеведения» — не только личные воспоминания, но главным образом многолетнее изучение документов, книг, дневников участников событий. Эти документы, речи исторических деятелей приводятся порой в тексте романа в неизмененном виде. Как телеграмма: «Мтавробадзе скончался, сообщите родственникам и знакомым», которой председатель меньшевистской фракции в Государственной думе Чхеидзе извещал тбилисских меньшевиков о Февральской революции 1917 года, — так же доподлинно в романе многое. Это сообщает роману своеобразную поэзию достоверности, усиливает резкость впечатлений, отчетливость разных этапов существования «грузинской Жиронды».
А пути этой Жиронды были действительно очень извилисты. Официальное освещение их в тогдашней меньшевистской печати было продиктовано зачастую тройным лицемерием. Жизнь народа, деятельность Коммунистической партии Грузии в этих условиях изображались сугубо извращенно. В. И. Ленин еще в 1913 году в письме к М. С. Ольминскому так характеризовал будущего вождя меньшевистского правительства Ноя Жордания (мы его видим у А. Кутатели сразу же, в момент, когда он спешит на поклон к наместнику Временного правительства):. «…Ловкий дипломат Ан… ведет очень тонкую игру. Вы не знаете Ана! А я его дипломатию изучил годами и знаю, как он весь Кавказ надувает ею!!.»[11] А. Кутатели глубоко правильно понял, что при таком разительном расхождении действительной народной жизни и изображением ее в печати меньшевистской верхушки, только панорамное изображение событий, частый перенос места действия из дворца наместника или меньшевистского парламента в деревню или в рабочую слободу поможет раскрыть объективный смысл происходившего, показать безостановочное нарастание в народе веры в ленинизм.
В сущности всю недолгую историю меньшевистской диктатуры заполняют непрерывные крестьянские волнения, восстания, руководимые коммунистами Грузии. Меньшевикам потребовались усилия демагогов и лицемеров от политики, чтобы заглушать эти шаги истории, движение народа к, большевизму треском заверений о том, будто Грузия избегла гражданской войны. А. Кутатели показывает, что все время после 1917 года шла форменная гражданская война между крестьянами и помещиками, в которой меньшевики, лицемерно сохраняя позу борцов за демократию, проповедников классового мира, даже марксистов, доходили в защите помещичьих интересов до призвания в Грузию войск кайзера, турецких войск. Все это делалось за спиной народа и против народа.
Существует интереснейший документ тех лет — дневник одного из командиров меньшевистской «Народной гвардии» В. Джугели, изданный под названием «Тяжелый крест». И этот легионер, после меланхолично-возвышенных описаний «фейерверков» в бунтующих горных деревнях, начиная обобщать происходящее, невольно улавливает органическую связь, единство действий грузинских и русских трудящихся, грузинских коммунистов и коммунистов всех республик. В дневнике выражена моральная квинтэссенция меньшевизма. В нем звучит высокомерная гордость своим режимом («революционная буря, пронесшаяся над Россией, только в Грузии выковала господство демократии» — эта мысль Н. Жордания заполнила на время незрелое общественное сознание большинства рядовых меньшевиков). В нем обнажена и политическая близорукость, мешавшая им видеть интернациональный характер Октября.