Элемент хроникальности, декларативности и однолинейности содержится в изображении пролетарских слоев города и партийных вожаков, участников большевистского подполья. Следя же за изображением интеллигенции, военных, всякой «околоправительственной челяди», читатель поражается сочности красок, совершенству сатирической техники писателя. А. Кутатели — подлинный мастер исторического портрета, и это мастерство позволило значительно расширить социальные горизонты романа.
Меньшевистский режим, основанный на неслыханном лицемерии, двурушническом лавировании, обмане простодушных идеалистов и неискушенных в политике людей, породил и своеобразных политиканов, сформировал их духовно и нравственно. Определяющей в их поведении была, при всей различности индивидуальных характеров, тактика постоянного извращения подлинного содержания событий ради сохранения респектабельных буржуазных отношений, тактика обмана и сеяния иллюзий.
…Вот прибыл в Карисмерети, после подавления крестьянского восстания, вдохновленного русским примером решения земельной проблемы, карательный отряд.
Перед народом выступает эмиссар меньшевистского правительства Илья Трапаидзе и обвиняет крестьян в «измене» Родине, демократии… Революции. Правда, эмиссар не надеется на убедительность своего красноречия и для пущего «отрезвления» масс от большевизма просит карателей перед началом митинга дать несколько залпов из орудий… Точно так вел себя в более крупном масштабе и лучезарный «отец» республики Ной Жордания: он радостно встречает К. Каутского и Вандервельде, цитирует Маркса, а в то же время санкционирует расстрел эшелонов в Шамхоре, рабочих в Александровском саду и т. д.
Марионеточность, карнавальная мишура, пустопорожность — таковы черты духовной жизни меньшевистской интеллигенции. Как свидетельствуют Ф. Махарадзе и современный историк Г. Хачапуридзе, исследовавшие этот период грузинской истории, в Грузии с 1917 по 1921 год не было создано почти никаких художественных, философских ценностей. Хотя, пожалуй, именно в эти годы создавалось множество концепций «грузинского духа», делалась масса прогнозов о «миссии Грузии» в судьбе человечества и т. д. Но все это перегорало в огне революции, отметалось ходом событий как явный идеализм, идеологическая и эстетическая позолота прогнившего режима.
Философия, эстетика, историография превратились в пряное блюдо. Меньшевизм вполне устраивало пышное празднословие и суесловие, в ходе которого пускались в оборот, как этикетки, многие великие имена, высказывания И. Чавчавадзе, Важа Пшавела и др.
При этом совершенно опустошался главный смысл этих учений и цитат — тревога за участь обездоленных, нищих, сирот, всех, на ком бремя жизни лежало особо тягостной ношей. А. Кутатели умелым сопоставлением картин убеждает, что великое культурное наследие прошлого принадлежит трудовому народу, а не велеречивым декадентам, выхолащивающим из него основной смысл, опошляющим это наследие. И народ, убеждает писатель, еще вступит в законнейшие права наследника, отбросит лжетолкователей, как только добьется социального освобождения.
Посетивший в 1920 году Грузию К. Каутский с сожалением признал, что она «неуклонно катится к большевизму». А. Кутатели, проследив жизнь грузинского общества на всех социальных «этажах», во всех ее сферах, раскрыл скрытый двигатель этого движения — волю народа догнать русский народ в политическом прогрессе, устроить жизнь на основах социализма, на основах братства с другими народами. Русский Октябрь был неугасающим маяком на историческом горизонте. И никакое лавирование, никакие сговоры меньшевиков с зарубежными покровителями уже не могли остановить этого процесса. Развеивался туман над страной, исчезало доверие к меньшевикам. Совершалось великое преображение древней грузинской земли.
Роман А. Кутатели — это роман о судьбах Грузии в эпоху величайшего социального переворота, о трагедии обманутого народа, но одновременно это и роман о воспитании молодого героя, освобождающегося от бремени одиночества. Герой романа в чем-то, на мой взгляд, повторяет искания героев трилогии А. Толстого, проходя те же круги «хождений по мукам», выстрадав убежденность в правоте ленинизма ценой многих заблуждений.
Но путь Корнелия и его идейные поиски, несомненно, существенно отличались от скитаний Рощина у А. Толстого. Это различие определялось специфичностью среды, особенностями грузинской исторической ситуации. И неправы те критики романа А. Кутатели, которые подошли к оценке его с позиций русской историко-революционной романистики.