Во дворе штаба торопливо собирались народогвардейцы. Они опоясывались патронташами, щелкали затворами, заряжали на ходу винтовки, наспех поправляли обмотки на ногах и бежали, чтобы встать в строй.
Пешеходы на Головинском проспекте останавливались, провожали взглядом отряд народогвардейцев, направлявшихся с красным знаменем к Барятинской улице.
Когда отряд приблизился к Александровскому саду, разговоры в рядах смолкли.
— Куда это они? Что случилось? — спрашивали друг друга прохожие.
Так в напряженном молчании, народогвардейцы подошли к воротам сада.
В это время с трибуны говорил старый большевик Нико Паркадзе, много лет пробывший в сибирской ссылке. Одет он был в бушлат, седая борода его кругло подстрижена. Густые брови свисали над добродушными голубыми глазами. Речь старика была образна, остроумна. Даже Маринэ, которая, несмотря на свое горе, пришла на митинг, улыбалась его шуткам. Заметив ее в толпе, Махатадзе с трибуны кивнул ей.
— Товарищи, — говорил старик, — правители Закавказья после кровавой бойни, учиненной в Шамхоре, сбросили с себя маски демократов. Идут массовые аресты. Власти громят и закрывают большевистские газеты. Теперь уже всем ясно, что они изменили революции, предали ее капиталистам и помещикам, как Иуда за тридцать сребреников. Это они оторвали Закавказье от революционной России. Это их вина, что народ остался без хлеба. Если кому сейчас у нас живется хорошо, так это помещикам, торговцам, спекулянтам, кумовьями которых стали меньшевики. Они защищают их интересы, а не интересы рабочих и крестьян! Поэтому-то и аплодируют все эти тунеядцы каждому слову меньшевистского бога — Ноя Жордания. Он, Ной Жордания, вроде как бог в трех лицах — бог-отец, бог-сын, бог дух святой, — олицетворяет в себе три контрреволюционные партии: меньшевиков, обманувших и предавших рабочих и крестьян, национал-демократов, состоящих из промышленников, купцов и помещиков, и федералистов — генералов без армии, за которыми бредет несколько десятков разорившихся дворян и трусливых интеллигентов… Бывает и такой бог, говорят у нас в народе, которого даже телята лижут.
Смех, вспыхивавший то и дело в толпе, слился в общий хохот…
Вдруг смех оборвался. Толпа пришла в движение… Некоторые кинулись к выходу. В сад вошел отряд народогвардейцев…
Кавжарадзе, узнав своего старого знакомого Имнадзе, стал с трибуны делать ему знаки: «В чем дело?»
Имнадзе успокоил Кавжарадзе:
— Ничего, продолжайте. Куда вы? Остановитесь! — крикнул он вслед убегавшим.
— Товарищи, успокойтесь! — раздался чей-то голос с трибуны. — Это солдаты Грузинского полка. Они пришли послушать…
— Нас послушаете! — буркнул про себя Дзнеладзе.
— Ура! — раздались приветственные крики.
Люди, бросившиеся к выходу из сада, вернулись назад. Перед трибуной снова стояла тысячная толпа. Над ней реяли красные знамена…
Слово было предоставлено Вано Махатадзе.
— Сегодня, — начал он, — меньшевики, мусаватисты и дашнаки готовят могилу завоеваниям революции в Закавказье. Но неужели, товарищи, вы позволите им уничтожить Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов…
А тем временем отряд народогвардейцев разворачивался вдоль садовой ограды, отрезая собравшихся в саду от Барятинской улицы.
Почти одновременно с первым отрядом с нижней стороны сада вошел другой отряд. Махатадзе увидел у них пулемет и шепнул Кавжарадзе:
— Предательство!..
Кавжарадзе обернулся, чтобы что-то сказать народогвардейцам. Но едва он успел крикнуть: «Товарищи!», как Имнадзе выстрелил вверх из нагана…
И вдруг грянул залп. Правая рука Имнадзе так и осталась поднятой в воздух. Он был бледен…
Первый залп был дан в воздух. Не сообразив сразу, в чем дело, огромная толпа недоумевающе глядела на стрелявших. Затем многие легли на землю. Пули теперь летели ниже, свистели над самой трибуной. Стрельба то утихала, то усиливалась, как только кто-нибудь пытался подняться. Недалеко от трибуны свалились несколько человек, сраженных пулями. Раздались крики женщин, плач детей…
На трибуне остался только Серго Кавжарадзе, остальным он приказал спуститься.
— Расходитесь спокойно, не все вместе! — кричал Кавжарадзе. — Они не посмеют стрелять в безоружных!
Он не закончил еще фразы, как заметил, что один из народогвардейцев установил пулемет на мусорном ящике и навел его на толпу.
Мгновение — и пулемет застрочил…
Кавжарадзе сбежал по лестнице с трибуны и тоже лег на землю. Пока он бежал, пуля пробила его кепку. Пули стучали по стволам и ветвям деревьев, напоминая солдатам бой в лесу.