Восток уже алел, когда усталый от бессонной ночи Корнелий прилег наконец на постель. Он зарылся лицом в подушку и оросил ее слезами безмерной радости.
Спать Корнелию пришлось совсем мало, нужно было готовиться к отъезду.
Наскоро освежившись после короткого сна, он вышел в столовую. Няня Саломэ уже приготовила чай и завтрак. Через несколько минут появилась Вардо в утреннем халате. Она села за стол против Корнелия и почему-то пристально стала разглядывать его. Корнелий почувствовал себя очень неловко. Он не знал, куда ему девать свои красные от бессонной ночи глаза, рука, в которой он держал стакан с чаем, дрожала.
Вардо тоже почти не спала. Она слышала, как ночью открывалась и закрывалась дверь в комнате Нино, как кто-то украдкой ходил, и потому-то вышла сейчас взволнованная.
— Да вы не торопитесь, — сказала Вардо наконец и придвинула к нему хлеб и масло.
— Боюсь опоздать, — ответил Корнелий, стараясь не встретиться с нею взглядом. «Нино еще спит, — думал он, — как бы с ней попрощаться… Вардо, кажется, догадывается. Что-то уж очень подозрительно поглядывает на меня».
— Ох, ну и время настало! — вздохнула Вардо. — Эстатэ и Джибо уже на фронте, а теперь и вас отправляют. Что же это такое, когда все это кончится?
— Полковник Ревазишвили говорит, что долго воевать мы не будем, — ответил Корнелий.
— Ревазишвили можно поверить, он в курсе дел, — обрадовалась Вардо.
— Скорей бы конец этой проклятой войне! — стала креститься Саломэ.
Корнелий быстро поднялся.
— До свидания! — промолвил он. — Об Эстатэ не беспокойтесь. И он, и Джибо, и я — все, бог даст, вернемся невредимыми.
Он поцеловал руку Вардо, попрощался с Саломэ. Женщины поцеловали его в голову и благословили в путь.
В коридоре Корнелий задержался.
— Няня, — сказал он Саломэ, — передайте привет Нино. Она, должно быть, спит, будить ее не стоит.
От волнения он несколько раз то надевал, то снимал фуражку. Чувствовалось, что хотел что-то еще сказать, но не решался. Заметив, что он волнуется, Вардо сказала ему:
— Я разбужу Нино, попрощайтесь с ней, — и направилась к комнате дочери.
— Нет, не нужно, умоляю вас, не беспокойте ее… До свидания, до свидания! — крикнул Корнелий и быстро спустился по лестнице.
Выйдя на улицу, он в последний раз взглянул на окна квартиры Макашвили. В ту же минуту в окне гостиной показалась Нино.
— Иду! — крикнул ей Корнелий, вернулся обратно, взбежал по лестнице и стал прощаться с Нино, открывшей дверь.
— Не забывай меня… Нас могут увидеть… Ну, еще раз до свидания! — Он прижал ее к себе, поцеловал и снова выбежал на улицу.
Нино беспомощно облокотилась на перила лестницы и тихо зарыдала.
— Ну чего ты плачешь? — выйдя на лестницу, стала успокаивать дочь Вардо.
— Жалко Корнелия, он на войну ушел…
— Ну что ж теперь поделаешь… Ничего с ним не станется, вернется он. Ведь и отец твой тоже на фронте…
Вардо обняла дочь и повела ее в комнату. Сели рядом на неприбранной постели. Нино была так бледна, под покрасневшими от слез глазами у нее были такие темные круги, что Вардо забеспокоилась. Она уже не сомневалась, что дочь ее влюблена. А к этому добавилось еще подозрение: «А вдруг этот солдат, поживший в казармах, позволил себе что-нибудь…» И она решила поговорить с дочерью серьезно.
— Нино, ты уже не маленькая, ты учишься уже в высшем учебном заведении, смотри, не сделай опрометчивого шага.
— Мама, зачем ты мне это говоришь? — удивленно спросила Нино.
— Я это говорю потому, что я твоя мать и тебе не следует ничего от меня скрывать.
— А что я от тебя скрываю?
— Скажи, почему и ты и Корнелий вчера так долго не спали?
— Мы разговаривали.
— О чем же вы всю ночь могли говорить? Ты думаешь, я ничего не знаю?
Неискушенная в житейских хитростях девушка растерялась и покраснела.
— Значит, — с возмущением произнесла она, — ты подслушивала? Мама, неужели?..
— Успокойся, успокойся, никогда я себе этого не позволю. Я хочу только тебе сказать, что любви не минуешь… Мы с твоим отцом тоже любили друг друга… Но ты всегда должна помнить, что от меня тебе ничего не нужно утаивать, я все должна знать.
— Мама… я уже не маленькая.
— Да, ты не маленькая, но любовь иногда невольно толкает на такие поступки, в которых потом всю жизнь приходится раскаиваться.