Алексидзе косо посмотрел на него.
— Правительство Жордания, — продолжал Мито Чикваидзе, — осуществляет свою постыдную политику прислужничества перед турецкими пашами и немецкими генералами. Никакого национального, независимого государства они не создали и не создадут. Позорно служить государству фабрикантов, помещиков и торгашей! Долой предателей революции! Солдаты, уходите домой, но с оружием в руках. Оно вам пригодится для другого дела…
Вслед за Чикваидзе на трибуну поднялся Галактион Гелашвили.
— Мы служили в русской армии, — гремел его голос, — кровь свою проливали, воюя против немцев, а теперь должны терпеть их хозяйничанье на нашей земле!.. Они помогают помещикам чинить расправу над крестьянами. Нет, мы не станем служить в армии помещиков и дворян, защищать их. Мы должны прямо заявить, что наш путь — путь советской революции, а не с правительством прислужников чужеземных захватчиков.
От имени студентов-добровольцев говорил Гига Хуцишвили.
Впервые на митинге выступил и Корнелий. Председатель митинга Тедо Метонидзе объявил, что солдат-артиллерист Корнелий Мхеидзе прочтет свое стихотворение. Стоя на трибуне перед солдатами, Корнелий весь дрожал. Он прочел стихотворение, в котором описывалась смерть Григория Цагуришвили и Како Бакрадзе.
— Грузинская молодежь, — воскликнул в заключение Корнелий, — возмущена приходом немецких войск в Грузию! Они ведут себя как в завоеванной стране. Протестуя против этого, студенты уходят из армии…
— Видишь, и Мхеидзе тоже с большевиками. Запиши фамилии всех, кто выступал, — приказал Алексидзе поручику Двали и добавил: — Я их всех проучу! Негодяи!..
Он быстро сошел по лестнице во двор штаба и направился к генералу Арджеванидзе.
После митинга солдаты целыми группами начали покидать свои части. Из батареи Алексидзе первыми ушли Тедо Метонидзе, Галактион Гелашвили, Мито Чикваидзе, Гига Хуцишвили и Корнелий Мхеидзе.
Вечерело. Поезд миновал Квишхеты. Корнелий стоял на площадке вагона. Мысли его были обращены к Нино. Сняв фуражку, он смотрел на розовое небо, на подернутые бледно-фиолетовой дымкой горы. Ветер бил ему в лицо, развевал волосы.
«Едва ли Нино согласится стать моей женой, — думал Корнелий, — если узнает, что я самовольно ушел из армии. Ее родные станут презирать меня, как дезертира. Они предпочтут мне Платона Могвеладзе и даже Дата Качкачишвили. Но что бы ни случилось, на старый путь не вернусь».
Корнелий улыбнулся и посмотрел вперед. Железнодорожное полотно делало в этом месте крутой поворот. Тяжело дыша, паровоз тянул длинную цепь вагонов.
КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДИЛИЖАНС
— А ну, кто еще в Карисмерети? Одного только не хватает! — кричит, кучер, которому каждый раз не хватает только одного пассажира, чтобы дилижанс отправился в путь.
Дилижанс в Карисмерети должен был отправиться из Кутаиса в час дня.
Корнелий явился к назначенному времени в контору на Балахванской улице. Но разве бывало когда-нибудь, чтобы дилижанс из Кутаиса или какого-нибудь другого пункта отъехал в положенный час!
Чтобы скоротать время, оставшееся до отъезда, Корнелий вошел во двор конторы, влез с карабином и чемоданом в поставленный там для ремонта старый фаэтон и задремал.
Но спать пришлось недолго. Не прошло и двадцати минут, как он вскочил от страшного грохота, показавшегося ему спросонья раскатами грома. На самом же деле это тарахтел порожний фургон, мчавшийся по плохо замощенной улице.
Июльское солнце поднялось уже высоко и палило вовсю. Почти возле самого фургона зеленела плесенью огромная, застоявшаяся лужа, над которой кружились комары и мошки. Испарения от нее и доносившийся из конюшни запах навоза жгли глаза.
День был базарный. Сидя в фаэтоне, Корнелий наблюдал через открытые ворота прохожих. «Боже, как жалко выглядят кутаисцы! — сокрушался он, разглядывая уличную толпу. — На кого они похожи? Даже на каждом интеллигенте лежит печать нужды». После Тифлиса, в котором Корнелий прожил безотлучно последние годы, Кутаис показался ему глухой провинцией. Сон был разбит. Корнелий вылез из фаэтона и направился в контору. Кучер Датико, человек молодой, но успевший уже отрастить себе брюшко, стоял у прилавка. Пассажиры угощали его, как это было заведено, вином. Он опьянел и не обращал никакого внимания на просьбы пассажиров, торопивших его с отъездом.