— Одного пассажира не хватает, — врал он, заплетаясь, самым назойливым из них, — пошел на базар. Как вернется, сейчас же поедем.
Привыкший на военной службе к порядку Корнелий накричал на кучера, вышел на улицу и взобрался на козлы. Остальные пассажиры вошли в дилижанс и заняли свои места, с благодарностью поглядывая на военного человека. Охмелевший Датико испугался и нехотя занял свое кучерское место. Он поерзал, затем свистнул, дернул вожжами и погнал лошадей по Балахванской улице…
Миновав железнодорожное полотно, въехали в Сагорийский лес. После небольшого подъема дорога пошла ровная и прямая, как стрела. Сагорийский лес — дубовый, довольно густой, но оттого, что почти все растущие в нем деревья повиты омелой и листья их изъедены червями, он кажется высохшим. Его оживляют только кусты азалий, усыпанные весной яркими золотисто-желтыми цветами, над которыми неумолчно гудят пчелы.
Некогда кутаисский губернатор Зарникау назвал почему-то Сагорийский лес «Булонским». С тех пор так и стали называть его все, кто бывал в доме губернатора.
Корнелий приподнялся на козлах, оглянулся. Вдали, на склонах гор, еще виднелся утопавший в зелени садов Кутаис — город, в котором он родился, выучил азбуку, провел свои детские годы.
Когда из виду скрылись развалины древнего храма Баграта, Корнелий снова стал глядеть на уходящую вдаль прямую дорогу. По этой дороге он ездил много раз еще в те годы, когда учился в Тифлисе, а каникулы проводил в Карисмерети. Чтобы скоротать утомительный путь, он мысленно напевал запомнившуюся с детства песенку:
Корнелия от песни отвлек Датико, который в отместку за то, что его поторопили с отъездом, не давал теперь покоя старику крестьянину, сидевшему за его спиной.
— Ну, вот этот человек с фронта едет. Понятно, что ему хочется попасть скорей домой, — говорил кучер старику, указывая на Корнелия. — А ты, старый хрыч, скажи, куда спешишь? Какая красавица тоскует по тебе? Какие такие важные дела, кроме могилы, ждут тебя в деревне?
— Помолчал бы лучше, — степенно ответил кучеру одетый в черкеску старик. Но не сдержался и стал его пробирать: — Взглянул бы, дуралей, на себя. Брюхо-то какое отрастил, словно бурдюк! На чужих харчах жиреешь! Этак раньше меня состаришься и на тот свет отправишься. Кончатся тогда для тебя и вино и шашлыки, землю будешь жрать, которую поганишь, дьявол ты рыжий…
Корнелию старик понравился. Вступив с ним в разговор, он узнал, что на Зекарском перевале, где небольшой отряд грузин перерезал путь туркам, пытавшимся выйти по Ахалцыхской дороге на Багдади и Кутаис, погиб молодой педагог Георгий Чубабрия.
Чубабрия только перед войной, в 1914 году, окончил Петербургский университет. Он был близким другом брата Корнелия, Степана, и известие о его смерти очень огорчило Корнелия. Он вспомнил своих погибших друзей — Григория Цагуришвили и Како Бакрадзе, Канарейку.
— Много хороших людей погибло на войне, — как бы про себя произнес он и рассказал старику несколько эпизодов из Аспиндзского боя.
— Ну, да хранит господь бог и тебя и твоих товарищей за то, что защищали нас от нехристей! — сказал взволнованно старик и перекрестился.
Сагорийский лес кончился. Дилижанс стал спускаться к широкой Рионской долине.
Первую остановку возница сделал на берегу реки Квирилы, недалеко от парома, около духана пройдохи Сигунава.
Все отправились в кабачок, чтобы утолить жажду стаканом холодного вина и закусить свежей, вкусной квирильской рыбой.
Корнелий в духан не зашел. Он остановился у разрушенного половодьем моста и стал смотреть на противоположный берег. Там находилось имение известного промышленника Ананова — Варцихе: окруженный садом каменный дом, шампанский завод, винные погреба и другие строения. Дальше виднелся Аджаметский лес. За ним поднимались вершины Зекарских гор, а на севере — Рача-Лечхумских и Сванетских. Горный пейзаж венчали покрытые снегом великаны Ушба и Тетнульд.
Из духана доносились звуки шарманки и пение… Так уж издавна повелось — местные жители, направлявшиеся из Кутаиса в Верхнюю Имеретию, неизменно задерживались в духане Сигунава, чтобы полакомиться квирильской форелью. Вот и сейчас некоторые из пассажиров расположились за столиками, другие стояли у прилавка, а хромой Сипито вертел свою покрытую шелковым чехлом с бахромой одесскую шарманку.