Как и во многих офисах, штатные сотрудники часто сказывались больными, но негры и латиноамериканцы пропускали работу особенно часто. Они также, несмотря на все усилия руководства, уходили с работы пораньше. У входной двери стоял электронный считыватель ладони. Это ультрасовременное устройство различало отпечатки рук, и сотрудникам приходилось отмечаться. По приходе и уходе они прикладывали ладони к этому мудрёному аппарату. Считыватель записывал время прихода и ухода вточности так же, как табельный таймер, с одной существенной разницей: его нельзя было обмануть, если другой работник попытается отбиться за отсутствующего.
Однако, работники обходили его, выскакивая через заднюю дверь; они отбивались в положенное время, но в рабочее время отсутствовали на работе. На задней двери стояла сигнализация, которая, как предполагалось, будет препятствовать запрещённому оставлению рабочего места, но работники наловчились скручивать газету и подпирать ею косяк, и дверь полностью уже не закрывалась. Всем, кто входил через эту дверь, чтобы, как предполагалось, «соблюсти» правило отмечания на работе, нужно было лишь осторожно придерживать дверную защёлку. Мне не хотелось вызывать злость чёрного и латиноамериканского персонала, и потому я этому не препятствовал.
Другие меморандумы, выпускавшиеся главой нашего офиса, касались чистоты на рабочем месте. Работникам нравилось приносить с собой завтраки и поедать их за рабочими столами. Но, по правилам устройства, читающего ладони, завтрак, считался нерабочим временем. Приём еды был серьёзным препятствием к работе; любой работник проигнорирует тебя или откажет в любой просьбе, если приблизиться к нему во время кормёжки, вне зависимости от времени суток. После еды из огромной чашки из стиролового пенопласта вся поверхность стола и пола была усыпана крошками. Это способствовало появлению мышей, бегавших по всему офису. Временами их трупики находили под столами. По утрам я иногда находил на своём столе мышиный помёт, похожий на зерновые отруби.
Офисная документация всегда находилась в ужасном состоянии. Открываешь любую папку и из неё высыпается смятая кучка факсимильных сообщений. И всё. Я по почерку узнавал одного темнокожего штатного сотрудника, — почерк малого ребёнка. Иногда в папках лежали туристические брошюры или обёртки из-под еды. Сам шкаф для папок пребывал в кошмарном кавардаке, папки лежали не на своих местах, не по алфавиту, многие документы зачастую вовсе отсутствовали.
Работники спали прямо за столом. Они просто клали голову на стол и погружались в продолжительный здоровый сон. Одна женщина подкладывала под голову открытую Библию, возможно, полагая, что таким образом она погружается в глубокую молитву.
В туалете мыла и горячей воды не было. Чтобы добыть воду, нужно было нажать на кнопку над раковиной, которая выдавала трёхсекундный поток холодной воды, которого, конечно, никогда ни на что не хватало. Чтобы вымыть руки, нужно было подолгу держать кнопку нажатой. По-видимому, так же, как и считыватель ладони, это было вынужденной мерой; если бы вода подавалась из обычного крана, его бы никогда не закрывали.
Иногда в туалете были бумажные полотенца! Но чаще всего их не было. Некоторые приносили с собой в офис мыло в небольших пластиковых контейнерах и полотенце, и перед походом в туалет брали их с собой. Ума не приложу, что было причиной нехватки мыла и полотенец — завхоз ли экономил, или работники уносили их домой.
Некоторые юристы были белыми, но главным юрисконсультом была чёрная, которая, — это было само собой понятно, — занималаэто положениеиз расовых соображений. Рассказывали, что она может заснуть во время заседаний с судьями по урегулированию дел. Она не скупилась на похвалы чёрным юристам, но не могла толком запомнить имён белых юристов, — моего, в частности. Заодно она была связана с группой по гражданским правам, часто предъявлявшей иски городу по поводу расизма и дискриминации. Несмотря на акцент, по-моему, карибский, она не упускала случая напомнить нам, что она «чёрная американка», вне зависимости от того, что это означало.
Один адвокат, который, как я понял, был помесью доминиканского негра с латиносом, носил причёску «а-ля Боб Марли», — косички у него свисали до пояса. На его столе лежали романы про «чёрную власть», а сам он любил поговорить об огнестрельном оружии. Ногти у него были покрыты блеском, а под ними была грязь. Думаю, что такая комбинация была по крайней мере странная.
В мои должностные обязанности входили контакты с другими городскими управлениями. Обычно я осуществлял это по телефону. Одна из тех, с кем я контактировал, назову её Опал, была совершенно никчёмной работницей. По телефону казалось, что она нетрезвая, но, возможно, так казалось из-за её сильного, — вероятно, ямайского, — акцента. А, возможно, и то и другое. В любом случае понять её я не мог. Когда я звонил к ней по телефону, она отвечала «Таопа». И пока я не допёр, что так она говорила «Это Опал», времени прошло немало.