Женщинам можно бесплатно пребывать в приюте в течение трёх месяцев, а затем их дела подаются на рассмотрение для продления. Дальше, для получения разрешения на дальнейшее пребывание в приюте, им нужно казаться испуганными или рассказать болееменее связную историю. В нескольких случаях женщины жульничали и им удавалось оставаться в приюте в течение почти двух лет. Большинство въезжали в квартиры, некоторым удавалось заполучить комнатки с общей кухней и холлом.
Моя работа в дневном приюте заключалась в том, чтобы следить за детьми, в то время как матери устраивали свои жизни. Я также помогала устраивать их детей в местные школы, так как они проживали в совершенно новом районе и, как предполагалось, никому не говорили о своём местопребывании из страха, что злоумышленники их разыщут.
Я целиком отдавалась детям, многие из которых, подобно ихматерям, подверглись жестокому насилию.
Я считала, что те женщины, которые не работали, не ходили в школу и ничем, кроме того, что заводили много детей, не занимались, окажутся хорошими специалистками по воспитанию детей. Мне думалось, что особенно латиноамериканки, которые, казалось бы, поголовно имеют многочисленное потомство и для кого расплод является главной жизненной установкой, могли бы обучить американок новым методам по уходу за детьми, что было бы неплохим вкладом во всё наше общество.
Однако, меня ужаснуло то, как чёрные, так и латиноамериканские мамаши обыкновенно оставляли своих детей лежать в грязных подгузниках, из которых сочился кал. Поздно ночью они ходили на сеансы взрослых фильмов ужасов вместе с детьми, которым было меньше 10 лет. Они позволяли детям играть на улицах с оживлённым движением, нимало не беспокоясь об их безопасности. Свои квартиры они замусорили коробками от пиццы, банками из-под колы, грязной одеждой и перевёрнутой мебелью.
Я была шокирована, но не сдавалась. Я стала оставаться сверхурочно после того, как моя смена кончалась, занимаясь детьми так, как если бы это были мои собственные дети. Я мыла их запревшие от поноса тела и убирала их загаженные квартиры. Я сидела с больными детьми в то время, как их мамаши ходили покупать пиво и сигареты на деньги WIC (Women, Infants and Children, — «женщины, младенцы и дети», — программа помощи женщинам, младенцам и детям до пяти лет из семей с недостаточным доходом, — перев.), готовясь к свиданию с очередным альфонсом из гетто. Я устраивала дни рождений для детей и ходила в школу решать их проблемы вместо их матерей, потому что тех нельзя было тревожить. Такой самоотверженностью я не снискала себе ни уважения, ни должной оценки. Матери назвали меня «белой нищенкой» и «белой сучкой», в то время, как я трудилась, выполняя за них их же обязанности.
Я обращала внимание на расовые различия. В целом латиноамериканки были опрятнее и спокойнее чёрных. Они жили в среднем по более низким стандартам, чем у белых, но в среднем выше, чем у чёрных. Многие из них презирали чёрных, с которыми они вступали в вынужденный контакт. Латиноамериканки находились там главным образом из-за бесплатного жилья и постоянно выискивали дополнительные льготы. Они сильно гордились своей этнической принадлежностью и, если что-то было им не по нраву, например, им в чём-то отказывали или просили заплатить за то, что, по их мнению, должно быть бесплатным, немедленно преисполнялись гневом против белых. В этих случаях свои мысли они выражали невнятно и невразумительно, но из их речей можно было догадаться, что они считали, что Америка им должна всё, в чём они нуждаются.
Даже наиболее разумные и дружелюбные женщины и сотрудники постоянно объясняли свои жизненные невзгоды фразой «Меня угнетают белые». Я обнаружила, что многие чёрные и латиноамериканцы искренне верят в эту установку, независимо от уровня своего дохода и статуса.
Я никогда не жаловалась и выполняла свои обязанности профессионально и с рвением. Тем не менее, по службе меня не продвигали, а отзывы сотрудников и содержавшихся в приюте женщин обо мне были более, чем скупые. У меня сложилось такое впечатление, что ключом к приобретению авторитета и продвижениям по службе в этом обществе является умение тусоваться и неформально общаться, а тяжкий труд не приветствуется и презирается. Когда я предлагала новые планы по работе, сотрудники их отвергали, ведь тогда бы им пришлось работать, что они делали лишь тогда, когда их заставляли.
На меня жаловались приютские женщины. Некоторые говорили, что я высокомерна и показываю своё превосходство: «Она думает, что она лучше нас, потому что училась в колледже!». Директор-негритянка, сказала мне, что я не имею права щеголять своим привилегированным образованием. Например, ношение футболки с названием моего колледжа было сочтено оскорбительным.