Ты, что хлеб свой любовно
выращивал,
Пел, рыбачил, глядел на зарю.
Голосами седых твоих пращуров
Я, Россия, с тобой говорю.
Для того ль новосел заколачивал
В первый сруб на Москве первый
гвоздь,
Для того ль астраханцам
не плачивал
Дани гордый владимирский гость;
Для того ль окрест города хитрые
Выводились заслоны да рвы
И палили мы пеплбм Димитрия
На четыре заставы Москвы;
Для того ль Ермаковы охотники
Белку били дробинкою в глаз;
Для того ль пугачевские сотники
Смердам чли Государев Указ;
Для того ли, незнамы-неведомы,
Мы в холодных могилах лежим,
Для того ли тягались со шведами
Ветераны петровских дружин;
Для того ли в годину суровую,
Как пришел на Москву Бонапарт,
Попалили людишки дворовые
Огоньком его воинский фарт;
Для того ль стыла изморозь
хрусткая
У пяти декабристов на лбу;
Для того ль мы из бед землю
Русскую
На своем вывозили горбу;
Для того ль сеял дождик
холодненький.
Точно слезы родимой земли,
На этап бритолобых колодников,
Что по горькой Владимирке шли;
Для того ли под ленинским
знаменем
Неусыпным тяжелым трудом
Перестроили мы в белокаменный
Наш когда-то бревенчатый дом;
И от ярого натиска вражьего
Отстояли его для того ль,—
Чтоб теперь истлевать тебе
заживо
В самой горькой из горьких
неволь.
Чтоб, тараща глаза оловянные,
Муштровала ребят немчура,
Чтобы ты позабыл, что славянами
Мы с тобой назывались вчера.
Бейся ж так, чтоб пришельцы
поганые
К нам ходить заказали другим.
Неприятелям на поругание
Не давай наших честных могил!
Оглянись на леса и на пажити,
Выдвигаясь с винтовкою в бой;
Все, что кровным трудом нашим
нажито,
За твоею спиной, за тобой!
Чтоб добру тому не быть
растащену.
Чтоб отчизне цвести и сиять.
Голосами седых твоих пращуров
Я велю тебе насмерть стоять!
ПОТЕРИ
Они сошли в Полярном, в полдень,
с бота.
Как уцелел он, как дошел сюда?
Что там теперь? Туда ушла пехота.
Слыхать, бомбили по пути суда.
На всех шинели, ржавые от крови,
Пожухли, коробом стоят.
И только взгляды скорбь потерь
откроют,
Но, как позор свой, ужас затаят.
От всей заставы пятеро осталось.
И не сознанье подвига — вина.
В глазах — тысячелетняя
усталость…
А только, только началась война.
А ДУМАЛ Я…
Матери Екатерине Ивановне
А думал я,
Что как увижу мать —
Так упаду к ногам ее…
Но вот.
Где жжет роса, в ботве стою
опять.
Вязанку хвороста межой она несет.
Такая старая, невзрачная на вид,
Меня еще не замечая, вслух,
Сама с собой о чем-то говорит…
Окликнуть? Нет, так испугаю вдруг.
Но вот — сама заметила уже,
Забыв и ношу бросить на меже,
Не видя ничего перед собой,
Летит ко мне:
— Ах боже, гость какой!
А я, как сердце чуяло, в лесу
Еще с утра спешила все домой.
— Давай, мамуся,
хворост поднесу!—
И мать заплакала, шепча:
— Сыночек мой… —
С охапкой невесомою в руках
Близ почерневших пятнами бобов
Расспрашиваю я… о пустяках:
— Есть ли орехи?
Много ли грибов?..—
А думал, там, в пристрелянных
снегах,
Что, если жив останусь и приду,—
Слез не стыдясь,
При людях, на виду,
На улице пред нею упаду.
ПАВЕЛ КОГАН[3]
ИЗ НЕДОПИСАННОЙ ГЛАВЫ
Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков
И будут жаловаться милым,
Что не родились в те года,
Когда звенела и дымилась,
На берег рухнувши, вода.
Они нас выдумают снова —
Косая сажень, твердый шаг —
И верную найдут основу.
Но не сумеют так дышать.
Как мы дышали, как дружили.
Как жили мы, как впопыхах
Плохие песни мы сложили
О поразительных делах.
Мы были всякими, любыми,
Не очень умными подчас.
Мы наших девушек любили,
Ревнуя, мучась, горячась.
Мы были всякими. Но мучась,
Мы понимали: в наши дни
Нам выпала такая участь,
Что пусть завидуют они.
Они нас выдумают мудрых,
Мы будем строги и прямы,
Они прикрасят и припудрят,
И все-таки пробьемся мы!
. . . . .
И пусть я покажусь им узким
И их всесветность оскорблю,—
Я патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю,
Я верю, что нигде на свете
Второй такой не отыскать,
Чтоб так пахнуло на рассвете,
Чтоб дымный ветер на песках…
И где еще найдешь такие
Березы, как в моем краю!
Я б сдох, как пес, от ностальгии
В любом кокосовом раю…
вернуться
Павел Коган погиб под Новороссийском в 1942 году.