* * *
Я не помню, сутки или десять
Мы не спим, теряя счёт ночам.
Вы в похожей на Мадрид Одессе
Пожелайте счастья москвичам.
Днем, по капле нацедив во фляжки.
Сотый раз переходя в штыки.
Разодрав кровавые тельняшки.
Молча умирают моряки.
Ночью бьют орудья корпусные…
Снова мимо. Значит, в добрый час.
Значит, вы и в эту ночь
в России —
Что вам стоит — вспомнили о нас.
Может, врут приметы,
кто их знает!
Но в Одессе люди говорят:
Тех, кого в России вспоминают.
Пуля трижды бережет подряд.
Третий раз нам всем еще не вышел.
Мы под крышей примостились спать,
Не тревожьтесь — ниже или выше.
Здесь ведь все равно не угадать.
Мы сегодня выпили, как дома,
Коньяку — московский мой запас;
Здесь ребята с вами незнакомы,
Но с охотой выпили за вас.
Выпили за свадьбы золотые.
Может, еще будут чудеса…
Выпили за ваши голубые.
Дай мне бог увидеть их, глаза.
Помню, что они у вас другие.
Но ведь у солдат во все века,
Что глаза у женщин — голубые.
Принято считать издалека.
Мы вас просим, я и остальные,—
Лучше, чем напрасная слеза,—
Выпейте вы тоже за стальные
Наши, смерть видавшие, глаза,
Может быть, они у нас другие,
Но ведь у невест во все века,
Что глаза у всех солдат —
стальные,
Принято считать издалека.
Мы не все вернемся, так и знайте,
Но ребята просят — в черный час
Заодно со мной их вспоминайте,
Даром, что ли, пьют они за вас!
БОРИС СЛУЦКИЙ
МОИ ТОВАРИЩИ
Сгорели в танках мои товарищи
До пепла, до золы, дотла.
Трава, полмира покрывающая.
Из них, конечно, проросла.
Мои товарищи
на минах
Подорвались,
взлетели ввысь,
И много звезд, далеких, мирных,
Из них,
моих друзей,
зажглись.
Про них рассказывают в праздники,
Показывают их в кино,
И однокурсники и одноклассники
Стихами стали уже давно.
* * *
Я говорил от имени России!
Ее уполномочен правотой.
Чтоб излагать с достойной
полнотой
Ее приказов формулы простые.
Я был политработником. Три года —
Сорок второй и два еще потом.
Политработа — трудная работа.
Работали ее таким путем:
Стою перед шеренгами неплотными.
Рассеянными час назад
в бою,
Перед голодными,
перед холодными.
Голодный и холодный.
Так!
Стою.
Им хлеб не выдан,
им патрон недодано.
Который день поспать им не дают.
И я напоминаю им про родину.
Молчат. Поют. И в новый бой идут.
Все то, что в письмах им писали
из дому,
Все то, что в песнях с их
судьбой сплелось,
Все это снова, заново и сызнова,
Коротким словом — родина —
звалось.
Я этот день,
Воспоминанье это.
Как справку
собираюсь предъявить.
Затем,
чтоб в новой должности —
поэта —
От имени России
говорить.
ЯРОСЛАВ СМЕЛЯКОВ
Вот опять ты мне вспомнилась,
мама,
и глаза твои, полные слез,
и знакомая с детства панама
на венке поредевших волос.
Оттеняет терпенье и ласку,
потемневшая в битвах Москвы,
материнского воинства каска —
украшенье седой головы.
Все стволы, что по русским
стреляли,
все осколки чужих батарей
неизменно в тебя попадали,
застревали в одежде твоей.
Ты заштопала их, моя мама,
но они все равно мне видны,
эти грубые длинные шрамы —
беспощадные метки войны…
Дай же, милая, я поцелую,
от волненья дыша горячо,
эту бедную прядку седую
и задетое пулей плечо.
В дни, когда из окошек вагонных
мы глотали движения дым
и считали свои перегоны
по дорогам к окопам своим,
как скульптуры из ветра и стали,
на откосах железных путей
днем и ночью бессменно стояли
батальоны седых матерей.
Я не знаю, отличья какие,
не умею я вас разделять:
ты одна у меня, как Россия,
милосердная русская мать.
Это слово протяжно и кратко
произносят на весях родных
и младенцы в некрепких кроватках,
и солдаты в могилах своих.
Больше нет и не надо разлуки,
и держу я в ладони своей
эти милые трудные руки,
словно руки России моей.