По случаю зарплаты и субботы.
И будет воздух холодом звенеть, И кучка эмигрантов в круговерти
Толкаться,
Выяснять
И целоваться,
И будет дворник,
С видом безучастным,
Долбить кайлом.
Лопатою скрести.
И ты мне будешь объяснять причину
Отъезда своего
И говорить
О праве человека на свободу
Души и слова,
Веры и судьбы.
И будем мы стоять на остановке, Где гражданин в распахнутом пальто, Такой типичный в этой обстановке, Зашлепает лиловыми губами,
Но только кислый пар,
И ни гу-гу.
И ты меня обнимешь на прощанье, А я увижу рельсы,
По которым
Уедешь ты
Искать и тосковать.
Ох, это будет горькая дорога!..
И где-нибудь,
В каком-нибудь Нью-Йорке
Загнутся рельсы,
Как носы полозьев...
Свободы нет,
Но есть еще любовь
Хотя бы к этим сумеркам московским, Хотя бы к этой милой русской речи, Хотя бы к этой Родине несчастной
Да,
Есть любовь -
Последняя любовь.
1976
2.
Обращаюсь к тебе, хоть и знаю - бессмысленно это, Из осенней Москвы обращаться к тому, кто зарыт
На далеком кладбище далекого Нового Света, Где тебя Мандельштам не разбудит и не озарит.
Твои кости в земле в тыщах миль от московских околиц
И прощай ностальгия - беда роковая твоя!
Но похожий лицом на грача или, скажем, на Мориц, Хлопнул крышкою гроба, души своей не затворя.
И остался твой дух - скорбный вихрь иудейской пустыни, Что летает по свету в худых небесах октября, Что колотится в стекла и в души стучится пустые, Справедливости требуя, высокомерьем горя.
Но смолчали за дверью в уютной квартире Азефа, Чтобы ветер впустить - не нашлось и в других чудака.
Лишь метнулась на лестницу кошка сиамская Трефа -
Ей почудился голос в пустых парусах чердака.
Это голос хозяина звал ошалевшую кошку
И ушел по России, и сгинул за гранью границ, И оставил раскрытым в ночи слуховое окошко, Словно вырвалась стая каких-то неведомых птиц.
И навеки пропала за серой стеной небосвода, И растаяло эхо, идущее наискосок...
Поколение это другого не знало исхода: Голос - в русское небо, а тело - в заморский песок.
И когда колченогий режим, покачнувшись, осядет со скрипом, То былой диссидент или бывший поэт-вертопрах
На развалинах родины нашей поставит постскриптум: Только прах от разграбленной жизни остался, лишь пепел да прах...
1977
***
Беспечно на вещи гляди,
Забыв про наличие боли.
- Эй, что там у нас впереди?..
- Лишь ветер да поле.
Скитанья отпущены нам
Судьбой равнодушной, не боле.
- Эй, что там по сторонам?..
- Лишь ветер да поле.
И прошлое, как за стеной,
Но память гуляет по воле.
- Эй, что там у нас за спиной?..
- Лишь ветер да поле.
***
А. Васильеву
Мы - горсточка потерянных людей.
Мы затерялись на задворках сада
И веселимся с легкостью детей -
Любителей конфет и лимонада.
Мы понимаем: кончилась пора
Надежд о славе и тоски по близким, И будущее наше во вчера
Сошло-ушло тихонько, по-английски.
Еще мы понимаем, что трава
В саду свежа всего лишь четверть года, Что, может быть, единственно права
Похмельная, но мудрая свобода.
Свобода жить без мелочных забот, Свобода жить душою и глазами,
Свобода жить без пятниц и суббот, Свобода жить как пожелаем сами.
Мы в пене сада на траве лежим,
Портвейн - в бутылке, как письмо - в бутылке.
Читай и пей! И пусть чужой режим
Не дышит в наши чистые затылки.
Как хорошо, уставясь в пустоту, Лежать в траве среди металлолома
И понимать простую красоту
За гранью боли, за чертой надлома.
Как здорово, друзья, что мы живем
И затерялись на задворках сада!..
Ты стань жуком, я стану муравьем
И лучшей доли, кажется, не надо.
1976
ОБСТАНОВОЧКА
Вы не ругайтесь,
Я сейчас уйду.
Я на подъем необычайно легок -
Лишь рукопись да выходной костюмчик, Лишь только фото бабушки да мамы, Лишь простыню
Засуну в саквояж.
Вы не ругайтесь из-за чепухи.
Пустое.
Я однажды не ужился
В квартире,
Где бутылки -
Вместо книг -
На стеллажах стояли
И висела
На гипсовой,
Такой бугристой шее
У шадровского пролетария
Зачем-то
Медалька чемпиона Украины.
Вы не ругайтесь из-за чепухи.
Ведь комната - не женщина,
Оставить
Брюзжащих
Матерящихся соседей
Большое удовольствие,