Римлянин молчал, крутил кинжал в руке так и эдак, будто не верил своим глазам, и вдруг его осенило, аж подбросило, как от внезапного болезненного удара. Вскинулся вопросом:
— Ты собиралась убить меня? — Хрипло усмехнулся, понимая этот факт. — Ты всё-таки собиралась убить меня? Рианн? Ты решилась на это? Всё же решилась…
Рианн медленно поднялась с трипода и встала за него, словно бы прячась за ним, стиснула кулаки, не сводя решительного взгляда с лица центуриона.
— И что вы сделаете теперь? Убьёте меня? — Усмехнулась, резко передёрнув плечами. — Я так и знала… Когда вы встанете на ноги, когда вам станет легче, вы всё равно напомните мне… Тяжело забывать свои страхи и унижения… Я это знаю… Вы не оставите всё это… не забудете…
Она не ждала его ответа, развернулась и быстро ушла к себе. Остановилась, сцепив пальцы, аж суставы хрустнули. Её трясло. Что он сделает сейчас? Он придёт! Конечно, придёт! Он не оставит это… не оставит просто так!
Рианн резко обернулась. Центурион стоял в дверях её комнатки с кинжалом в руке, смотрел исподлобья, хрипло дышал всей грудью. Ну. Она не смогла, а он сможет. Он всё сможет. Ему это несложно. Он многих убивал. Сколько свенов на его совести…
— Ты, правда, хотела убить меня?
— Да! Да… да… да… — Она всплеснула руками в отчаянии. — Да! Вы думали, это всё шутки? Просто — пустые слова? Угрозы? Да! Я собиралась убить вас! Я стояла над вами с вашим кинжалом! И вы не остановили бы меня… Я хотела перерезать вам горло! Да! Я хотела… Хотела…
Она высказала ему всё и приняла бы сейчас от него всё, что угодно: смерть, боль, насилие, но центурион спросил:
— И что же остановило тебя? — Негромко — через зубы.
Рианн дёрнулась всем телом, резко перевела взгляд ему на лицо, в глаза.
— Не знаю… Я не смогла…
— Почему?
— Какая разница? Вы хотели бы, чтобы я это сделала? — Свенка фыркнула. — Не думаю, что вам бы это понравилось… — Усмехнулась зло, кривя губы.
— Ты же ненавидишь меня… Что-то же остановило тебя? Рианн?
Она закрыла глаза, молчала, словно собираясь с силами. Он всё равно ничего не поймёт, стоит ли?
— Я боюсь крови… Мне плохо от вида человеческой крови… — начала со стороны, глядела теперь ему в лицо исподлобья и говорила глухо, негромко. — Когда маму убили… ей перерезали горло… походя… мечом… я не видела… мне сказали так… Столько было крови… Я убирала всё потом, когда ваши ушли, через три дня… когда вернулась… Стены… пол… Я сама всё… своими руками… Мне было двенадцать… Я потом ещё год не могла говорить… Я никому не могла рассказать, что случилось… Гален спрашивал меня, а я… Отец — тоже… Я не могла говорить… — Её рука непроизвольно дёрнулась к горлу, как тогда, когда она рассказывала о себе за столом. — А когда я заговорила через год, всем уже было всё равно… Все уже решили за меня…
— Ты боишься крови? — переспросил, нахмуриваясь.
— Да! Я боюсь крови… Я не терплю вида крови… особенно, когда её много, как от перерезанного горла…
Марк долго молчал. Конечно. Поэтому она и бреет так медленно, но без порезов, поэтому и отца своего брить научилась, поэтому и брадобреем никогда не станет, потому что они рвут зубы и пускают кровь. Вот в чём дело.
Она убила бы его, если бы не это. Если бы не боялась крови. Её остановило только это. А он-то думал, она со страху не решилась, с испуга. А она бы сделала это. Она — свенка! Настоящая свенка.
Он шагнул к ней, и Рианн отшатнулась, качнулась на ногах от него, словно ждала удара, наказания за всё. Марк разжал пальцы, отпуская рукоять кинжала, и оружие упало на пол, воткнувшись в деревянную доску. Центурион шагнул вперёд, рывком сокращая расстояние между собой и свенкой.
«Что, задавит меня голыми руками? Без капли крови? — Рианн усмехнулась, глядя в лицо своему хозяину. — Ну и пусть! Пусть! Мне всё равно! Я так и знала, что ты не простишь мне…»
Но римлянин неожиданно вдруг сгрёб свенку в объятья, прижал к себе и принялся целовать её пылающее лицо, дрожащие губы, ловя шумное негодующее дыхание.
— Что… вы… — она шептала потерянно, не понимая, что происходит.
Она даже не сопротивлялась, повисла безвольно в его руках, только чуть отворачивала лицо с огромными широкооткрытыми глазами, словно прошлое стояло перед ней.
— Забудь это… Оставь это, не возвращайся… Оставь прошлое в прошлом… Умоляю… Живи настоящим… Ты ничего не можешь изменить… Оно уже прошло… — Он целовал её, чувствуя в объятьях женское тело. Он так давно хотел обнять её, поцеловать, хотел её безумно. — Зачем жить этим всем? Почему оно не отпускает тебя… О, Юпитер… Почему?
Голова плохо соображала, а руки сами стали срывать со свенки одежду, все её плащи, платья, туники, ему так хотелось добраться до её тела, увидеть её в первый раз за столько дней боли и одиночества. И она не сопротивлялась, впервые, может быть, за всё время не пыталась остановить его рук, мешать ему, просто позволяла всё с безучастным видом.
Он и сам не мог вспомнить, как оказался с Рианн на её постели, забыв про боль, про своё ранение, накинулся на девушку с остервенением, не замечая ничего, не соображая, где он. Целовал всё тело горячими быстрыми поцелуями, от страсти, от безумного желания голова шла кругом. Он вдыхал запах женского тела и пьянел от него, как от крепкого вина. Одни прикосновения её кожи, её затвердевших сосков к груди лишали его рассудка.
Он овладел ею, но много ему не потребовалось, всего после нескольких глубоких толчков он уже забился в судорогах экстаза. Прижимал тело свенки к себе, касался щекой её щеки и не хотел оставлять её, хотел продлить каждый миг, хоть ещё одно мгновение быть рядом, быть с ней. Безумие. Безумие, лишающее сил и покоя.
Рианн лежала в его объятьях, чувствуя рядом его тело, прикосновения его рук, груди, живота, ног. Сердце стучало в каждой клеточке тела. Что это было? Что за безумная страсть? Она и сама не помнила, как всё произошло. Он просто набросился на неё, память воскрешала поцелуи его на всех частях тела, везде. Она и дошла практически от одних только этих поцелуев, нежных, невесомых, быстрых, как капли слепого дождя в ясный день.
Неужели он может быть таким? Таким нежным и мягким, страстным и аккуратным одновременно? Он набросился на неё, как дикий зверь, но не сделал ей больно ни разу. Почему-то… Что это было? Что случилось? Какая такая сила захватила их в один миг, что они вдвоём отдались ей и смогли даже насладиться друг другом?
Рианн закрыла глаза. Прошлое, её прошлое, смерть матери, отодвинулось куда-то дальше, пока. Остался только этот римлянин рядом, его объятья, тепло его тела, тяжесть рук.
Она чуть отстранилась, вспомнив о его ране. Её движение заметил центурион, глянул в лицо удивлённо.
— Что?
— Ваша рана?
— Всё нормально…
— Сильно больно?
— Я не помню… — Он снова прижал её к себе.
Рианн закрыла глаза, чувствуя мужское дыхание рядом, улавливая его у себя на щеке. Осторожно натянула одеяло, закрывая их двоих до локтей. Прижимала руки к груди, чтобы было теплее, и ловила себя на мысли, что касается невольно мужских плеч, груди, и ей нравятся эти прикосновения. Она всегда избегала касаться его, специально не делала этого, может, только случайно, в моменты близости, когда контролировать себя уже не могла. Когда брила, когда подавала что-то за столом, и всегда старалась по возможности быстрее сделать это. Сейчас же сама коснулась кончиками пальцев его груди, провела вниз от яремной ямки по грудине, до еле приметной ложбинки между грудными мышцами. Какая странная смуглая кожа, чужая кожа. Центурион хмыкнул и глянул ей в лицо через ресницы, шепнул:
— Что ты делаешь?
Рианн отдёрнула руку к себе на горло, извинилась:
— Простите…
А кончики пальцев ещё помнили эту прохладную гладкость, скрывающую под собой силу, упругую мощь мужского тела.
Нет, у себя совсем не так, у себя по-другому.
А римлянин приподнялся, подпёр голову рукой, улыбнулся свенке устало, спросил негромко:
— Всё нормально? Я не сделал тебе больно? — Она повела подбородком в отрицательном жесте. — Набросился как ненормальный… — Опять улыбнулся Рианн, медленно лёг на подушку, не сводя взгляда с лица германки.