— Зарываемся в землю, — говорит Василий Петрович, — отвечая на наши расспросы о севастопольской жизни. — Используем все, что было готово, подвалы, бомбоубежища, штольни, пещеры. Роем и новые укрытия. Под землей работают мастерские, школы, типография… Кинотеатр подземный открыли. Приходите, если сможете, — крутят последний «Боевой киносборник»!
Он рассказал, каких усилий стоило обеспечить под бомбежками и обстрелами работу хлебозавода, электростанции, бань. Севастопольцы продолжают ремонтировать на Морзаводе корабли, наладили производство мин для минометов. Действуют все необходимые городу предприятия, работают магазины, парикмахерские, ходит трамвай…
— А люди, — добавляет Антонина Алексеевна Сарина, — все-таки удивительно быстро привыкли к осадным условиям, научились избегать лишней опасности. Даже в самые трудные дни никакой паники! И благодаря этому жертв от бомбежек и обстрелов меньше, чем могло быть…
Несколько часов спустя, уже поздно вечером, в Южную бухту плюхнулся снаряд дальнобойной немецкой батареи. Весь корпус лидера вздрогнул. Мы с Орловским и Фрозе одновременно выскочили на полубак. Все уже было спокойно, только плескалась у борта разошедшаяся по бухте мелкая волна. Но потом мы обратили внимание на какую-то возню за причалом, там, где начинались опорные сваи холодильника. Оттуда доносились из темноты человеческие голоса.
Старпом распорядился спустить шлюпку, и сам отправился выяснить, что происходит. Под настилом причала, куда он направил шлюпку, были подняты из воды пожилые мужчина и женщина — перепуганные, оцепеневшие от холода, но невредимые.
Их доставили на корабль, и тут Иван Иванович, рассмотрев как следует спасенных, воскликнул:
— Дядя Семен, неужто это ты?
Старпом узнал старого морзаводца, работавшего когда-то с его отцом.
Оказалось, что этот рабочий с женой живут недалеко отсюда, на Корабельной стороне. Накануне их домик повредило бомбой. И вот еще днем они высмотрели между сваями холодильника прибившиеся к берегу бревна, которыми решили воспользоваться для ремонта. Разрыв снаряда, заставший старичков за вытаскиванием бревна, сбросил их в воду…
«Ташкентцы» приняли к сердцу беду этой севастопольской семьи, а уж Орловский особенно. Наутро старпом доложил мне, что есть группа добровольцев, которые готовы помочь старикам в ремонте домика и могут быть отпущены без ущерба для боевой готовности. Я разрешил им сойти с корабля: в случае срочного выхода люди вернулись бы быстрее, чем прогреются машины.
За два дня жилище старого рабочего было приведено в порядок. А потом это маленькое доброе дело обросло, как водится, вымышленными подробностями. И Еремеев уверял в кают-компании кого-то из гостей корабля:
— В ту же ночь новую хату старикам отгрохали! А все Иван Иванович — не старпом, а золотая рыбка!
Запомнилась еще одна встреча.
В Севастополе меня всегда интересовали старые моряки, свидетели флотской истории. Без них, пожалуй, трудно было и представить наш город. Они остались тут и в грозную пору фашистской осады. Должно быть, никакие опасности не могли разлучить этих старожилов с родным городом.
В один из январских дней мы с Новиком задержались у флагарта и вернулись на корабль, когда там уже заканчивался обед. Орловский, встретивший меня у трапа, загадочно сообщил:
— А у нас обедает ваш старый знакомый…
В кают-компании сидел за столом маленький щупленький человечек с редкой, но довольно длинной седой бородой. То и дело отрываясь от тарелки и быстро поворачиваясь к своим соседям справа и слева, он что-то оживленно рассказывал. Старик Солнцев! Живая севастопольская реликвия! И все такой же неугомонный, каким я знаю его много лет. А на «Ташкенте» мы еще не виделись…
Когда я служил на канлодке, когда командовал потом тральщиком, эсминцем, лидером «Москва», этот юркий старикан время от времени появлялся на борту с потертым чемоданчиком в руке и деловито заявлял вахтенному: «К командиру». Приходил он не слишком часто, но словно чувствовал, когда наступает пора наведаться на тот или иной корабль.
Отслужив матросскую службу чуть ли еще не в прошлом веке, много поплавав и повидав, Солнцев обзавелся в Севастополе семьей и навсегда здесь осел, занявшись изготовлением боцманских дудок и командирских свистков. И то, и другое — предметы немаловажные в корабельном обиходе. Причем для моряков, понимающих красоту службы, совсем не безразлично, каков издаваемый свистком или дудкой звук.
У черноморских боцманов старшего поколения еще на моей памяти водились дудки, вывезенные бог весть когда из Италии. Однако солнцевские изделия постепенно затмили и итальянские, и все прочие. Никелированная латунная дудка с обыкновенным медным шариком внутри, вышедшая из рук севастопольского кустаря, была уже не просто дудкой, а произведением искусства. Она обладала способностью выводить такие трели, каких никто не мог извлечь ни из какой другой. То же и солнцевский свисток.