Следующей ночью скрытный Макелрой показал всем пару игральных костей, найденную им среди своих вещей. Сначала он сыграл с Гринстритом на то, кто кому купит шампанское по возвращении домой. Гринстрит проиграл. К этому времени к столу в «Ритце» уже начали подтягиваться любопытствующие. Весь вечер они развлекались, бросая кости и заключая всевозможные пари. Уайлд был обязан угощать всех обедом, сам Макелрой проиграл и должен был покупать билеты в театр, Херли оплачивал всем ужин после театра, а бережливый геолог «Джок» Уорди — такси до дома.
День середины зимы, 22 июня, отмечали по-особенному. «Ритц» украсили флагами, а Херли построил некое подобие сцены, освещенной газовыми лампами. Все собрались на торжество к восьми часам вечера.
Шеклтон в роли председателя объявлял участников. Баталер Орд-Лис был одет как методистский священник «Пузырящейся любви». Обращаясь к своим слушателям, он выступил с «проповедью» о расплате за грехи. Джеймс, в роли господина профессора фон Шопенбаума, произнес многословную речь «О калориях». Маклин пылко прочел стихотворение собственного сочинения о некоем капитане Эно, мореплавателе бурного темперамента, который, судя по всему, был не кем иным, как искрометным Уорсли.
Гринстрит по свежим следам так описывал прошедший вечер в своем дневнике: «Больше всего я смеялся над тем, как Керр, одетый бродягой, пел песню о тореадоре Спагони. Он начал петь на несколько тонов выше и, несмотря на отчаянный шепот своего аккомпаниатора Хасси «Ниже! Ниже!», игравшего значительно ниже, продолжал петь в том же духе, пока оба не потеряли нить мелодии. Когда дошла очередь до слова «Спагони», он его забыл, и получилось что-то вроде «тореадор Стуберски». К тому же Керр совершенно забыл припев, и вышло просто «Смерть ему, смерть ему, смерть ему!». Это было очень смешно, и мы хохотали до слез. Макелрой предстал перед нами в наряде испанской девушки. Танцуя фламенко, эта красотка выглядела очень зловеще — в платье с глубоким декольте и высоким, то и дело распахивавшимся разрезом, под которым виднелась над чулком голая нога».
Мэрстон пел, Уайлд читал «Крушение Геспера»[21], Хадсон был девушкой-метиской, Гринстрит — красноносым пьяницей, а Рикенсон — лондонской проституткой.
Вечер завершился ближе к полуночи холодным ужином и тостами. Затем все пели «Боже, храни короля».
Итак, прошла половина зимы.
Глава 6
Все начинали думать о весне, возвращении солнца и долгожданном потеплении, предвкушая тот момент, когда «Эндьюранс» наконец сможет выбраться из ледяной тюрьмы и направится к заливу Вахсела.
Впервые звук напирающих льдов они услышали в конце июня. Это было двадцать восьмого числа. Уорсли написал в своем дневнике: «Временами ночью раздается далекий, глубокий, гудящий звук — иногда превращающийся в немного зловещий протяжный скрипучий стон. Он начинается постепенно, но резко обрывается. Лучше всего его слышно на расстоянии — чем больше расстояние, тем отчетливее звук».
Девятого июля показания барометра начали падать, очень и очень медленно. Пять дней подряд они медленно снижались: 29,79… 29,61… 29,48… 29,39… 29,25…
Утром 14 июля данные резко изменились, и барометр показал 28,88. Зловещий мрак наступил в полдень. Ветер, сперва несильный, подул на юго-запад. Примерно в семь часов вечера пошел снег.
К двум часам ночи весь корабль начал вибрировать, ветер пронзительно свистел в тросах такелажа, пролетая со скоростью не менее семидесяти миль в час. Снег был похож на песчаную бурю, поднимавшуюся с полюса. Ничто не могло задержать его, несмотря на то что люди укрыли брезентом все люки, пытаясь таким образом загерметизировать их. К полудню корабль уже наполовину исчез под снегом. Приборы зафиксировали тридцать четыре градуса ниже нуля.
Шеклтон приказал никому не отходить дальше собачьих будок, находившихся в метре от корабля. Тем, кто кормил собак, приходилось все расстояние до них проползать на коленях, чтобы не быть унесенными ветром. Стоило только сойти с корабля — и буквально через пару минут ослепляющий, удушающий снег забивал глаза и рты.
С подветренной стороны «Эндьюранс» ветер разрушал лед, оставляя в нем каналы и борозды. С наветренной стороны образовались огромные сугробы высотой не менее четырнадцати футов и общим весом около ста тонн. Льдины с этой стороны корабля прогибались и под таким громадным весом, и под тяжестью груженого судна. Видно было, как они опускались под воду.