— Обещай, что будешь беречь себя.
— Обещаю. Я же себе не враг.
— Иди ко мне, — она распахнула объятия и прижала меня к себе. — Если с тобой что-то случится, ты же знаешь, я с ума сойду. Люблю тебя.
— И я тебя люблю, — я подождала, пока мама меня отпустит, и добавила: — Только ты, это… Помирись с папой?
— Что это ты за него так волнуешься? — недобро прищурила глаза родительница.
— Ему же плохо. Ходит, весь похожий на мраморную статую, а в глазах боль.
— Ничего. Ему полезно. Будет знать, как держать от меня тайны!
— Ма-а-ам…
— Всё! Мне пора. Дел, знаешь ли, выше крыши, — и она, царственно выпрямив спину, покинула моё обиталище.
Едва успела я распрощаться с мамой и взяться за большой справочник целебных трав, чтобы найти ингредиенты для антидота против тьмы, как явился Эмиль.
Ясно солнышко засияло на пороге моей лаборатории, не иначе.
— Ли-и-идия! — и он, подбежав, стиснул меня в объятиях. — Я всё никак не мог прорваться к тебе, ты всё время где-то пропадаешь.
— Сам видел, какие у нас тут баталии.
— Угу…
Я же проехала костяшками пальцев ему по рёбрам:
— Ты чего какой костлявый стал? — поинтересовалась у него.
— Так лето же. Жара. Есть не особенно хочется… — пожал он плечами.
Мои глаза подозрительно сощурились.
— Эмиль? А тебя учили, что врать нехорошо?
— Что ты хочешь услышать от меня, Лидия? — как-то устало спросил он.
— Например, что над тобой там издеваются? Унижают?
— Не все уроки жизни приятные, — изрёк он явно не свою мысль.
— Кто тебе так волосы обкорнал? — я обошла его кругом, удивляясь, как с золотым руном Эмиля можно было сотворить такое безобразие.
Стрижкой явно занимался дровосек или мясник. Да и не стрижка это вовсе. Больше похоже, что над Эмилем поиздевались, пока он спал.
— Во время тренировки на саблях, — огорошили меня.
— Что?! — у меня даже ладони похолодели от ужаса. Ведь если ему обкорнали волосы, значит, наверняка сабля рубанула по спине, а это смертельно опасно! — Дай угадаю: тебя, истекающего кровью, заставили самоисцеляться?
— Ну, мне помогли остановить кровотечение… — Эмиль совсем стушевался.
— !!! — слов нет! — Знаешь, что? Если ты поедешь туда снова, я тебя уважать перестану!
— Лидия…
— Если ты сам ещё не понял, скажу я: тебя там не закаляют — тебя ломают! Тебя заставляют чувствовать себя слабым никчёмным недоэльфом!
— А разве это не так?
Так. Всё. Кажется, я заразилась от мамы вулканизмом…
Пш-ш-ш…
Как там мама успокаивает себя? Глубокий вдох. Задержать дыхание. Шумный выдох!
— Эмиль… — у меня получилось произнести его имя почти ласково, и я для верности взяла его за руку. — Закаляться ты можешь не только у ушастых, — причём «закаляться» в прямом смысле. — Поехали с нами в Северную академию, а? Там будем я, Кэт… И вечная мерзлота! — бедный воздушный творожок дёрнулся при упоминании имени моей подруги. — Что такое?
— Н-ничего…
— Три года прошло, пора бы уже признаться ей в том, как нехорошо ты с ней поступил!
— Эт-то не я!
— Да ну?
Испуганные зелёные глазищи жалобно уставились на меня:
— Я не хотел обижать её, просто мне от зелья снесло крышу. Это как будто творил не я… Ох… Мне ужасно стыдно, но мне бы не хотелось, чтобы Катарина знала. Ты ведь ей не сказала?
— Пока нет, — ответила я. — Но, на мой взгляд, вам стоило бы объясниться друг с другом.
— Нет, пожалуйста…
— Почему?
— Я не вижу в этом смысла. Мы и раньше никогда не общались, только «Привет» — «Привет». К чему обсуждать то, что произошло в дурмане? Да, мне стыдно, но ей будет ещё стыднее, — тут наш творожок покраснел от ушей до шеи. — Если всё раскроется, нам даже за одним столом будет неловко сидеть. А если у неё ко мне появятся чувства? Выйдет совсем нехорошо.
— Значит, тебе совсем не нравится Катарина?
— Дело не в этом… Моя мама — принцесса Ороса. Мой отец — эльфийский принц. Я не имею права подорвать их веру в меня неравными отношениями или мезальянсом.
— А сам ты чего хочешь?
— Чтобы родители гордились мной.
Клинический случай!
Так, дубль два… Я спокойна. Спо-кой-на! Спокойна, черти раздери!
Глубокий вдох. Задержать дыхание. Шумный выдох!
— Эмиль, жить-то тебе, а не твоим родителям. Разве они требуют от тебя побед и свершений?
— Нет, но… Когда они забирали меня от бабушки с дедушкой, в папиных глазах я увидел жалость. Жалость ко мне, понимаешь? Как к сирому и убогому! А я не хочу быть жалким! Я хочу быть выше этого!