- При каком? - спросил я.
- Я хочу попросить тебя об одном одолжении, Харви, - сказала она. Когда ты раздобудешь это колье, занеси его сюда и позволь мне поносить его хоть несколько минут, прежде чем оно попадет в лапы Хантера.
- Если я его раздобуду.
- Я в тебя верю, - заявила она.
- И что, хотел бы я знать, это будет для тебя символизировать? полюбопытствовал я.
Мейзи недоуменно вскинула брови.
- Я имею в виду - что толку тебе будет от этих нескольких минут?
Она потрясла головой и сказала, что объяснять это бесполезно, поскольку я все равно не пойму, но какое-нибудь досье она мне к концу дня состряпает. Я прошагал в собственную каморку, поздоровался с Хопкинсом, который уже собирался идти обедать, и позвонил в Техас начальнику полиции городка Хантингтон. Точнее говоря, я связался с менеджером телефонной компании, объяснил, кто я такой, после чего попросил соединить меня с начальником полиции Хантингтона. Некоторое время спустя мне перезвонила телефонистка и сухим тоном профессионального служащего телефонной компании известила:
- К сожалению, мистер Крим, нам не удалось выполнить вашу просьбу.
- Почему?
- Мы не смогли разыскать номер управления полиции Хантингтона.
- А мэрия? Почта? Городское управление?
- К сожалению, нет, мистер Крим. Хантингтон - городок совсем крошечный, в нем менее двухсот жителей, а после разрушительного урагана он был практически стерт с лица Земли. Связь сохранилась только с представителем чрезвычайной службы, а также со станцией техобслуживания.
Я поблагодарил ее, повесил трубку и задумался. Мое уважение к Лидии Андерсон росло, как на дрожжах. Занятно, что и Хомер Клапп, консьерж, и лейтенант Ротшильд считали ее дурочкой. Затем я позвонил своей тетке Эвелине Боудин, вдовушке, проживающей в Нью-Хоупе, штат Пенсильвания. Эвелина - единственная моя родственница, с которой я хоть изредка, но общаюсь, и которая просто помешана на театре. Она всячески поддерживала местный театр в Нью-Хоупе и, насколько я знал, вложила деньги в кучу бродвейских постановок. Предположив, что у сумасбродов, вкладывающих деньги в пьесы, должно быть какое-то сообщество, я спросил ее, что ей известно про Марка Сарбайна.
- Харви, неужели ты тратишь то, что осталось от твоей бессмысленной жизни, на это идиотское колье?
- Почему - идиотское?
- Все, что столько стоит, абсурдно. Да, мне известно кое-что про Марка Сарбайна. Он - дерьмо.
- Это мне мало о чем говорит.
- Разумеется, но я готова тебя просветить. Приезжай завтра к ужину и я тебя напичкаю. Я уже сто лет не видела своего племянника. Пожалел бы одинокую и заброшенную старуху...
- Не говори ерунду! Допустим, я и вправду приеду - могу я прихватить кое-кого с собой?
- Девушку?
- В некотором роде.
- Что-то это новенькое - в некотором роде девушка. Бога ради, привози с собой кого душе угодно. Жду тебя около шести вечера.
После этого разговора я прогулялся пешком на Парк-авеню, раздумывая по дороге о загадочном кольце трагических смертей, стянувшемся вокруг колье Сарбайна. Самоубийство Ричарда Коттера, нелепая гибель его дочери, сорвавшейся на машине в бездонный пруд, а теперь еще и более чем странная кончина Дэвида Гормана, семидесятиоднолетнего старика, сбитого неопознанной машиной на выходе из дома. Нет, непосредственного отношения к колье ни одна из этих смертей не имела, но и о полном отсутствии связи с колье говорить тоже не приходилось. В проклятье, наложенном на бриллианты - а убеждение в том, что они прокляты, древнее, как само человечество, - нет ничего мистического; проклятье лежит на всем, что они олицетворяют: на колоссальном богатстве, которое таится в крохотных кристалликах спрессованного углерода, на алчности, замешанной на крови, а также на безумной погоне, в которую очертя голову бросился теперь и я, ослепленный стремлением получить пятьдесят тысяч долларов в конце этого пути.
Несколько минут спустя погоня завела меня к дому 626 по Парк-авеню. Увидев меня, Хомер Клапп ухмыльнулся, давая понять, что его душа, за которую я заплатил двадцать долларов, по-прежнему принадлежит мне. Он не сходя с места завел разговор о своей личной страховке, поинтересовавшись, что я о ней думаю. Я чистосердечно ответил, что, насколько мне известно, страховка это замечательная, но вот известно мне до смешного мало - ведь я занимаюсь не страхованием, а поиском того, что было застраховано и украдено. К тому же, наша компания страхует только имущество, а не жизнь. В свою очередь, я спросил, есть ли у него прямая связь с квартирами жильцов.
- Вот это, - Хомер с гордостью указал на металлический щиток в стене вестибюля. - С помощью этого устройства мы предупреждаем их обо всех посетителях.
- Обо мне предупреждать не надо. Кто там сейчас есть?
- Одна горничная. У поварихи сегодня выходной.
- А завтра выходной у самой горничной?
- Совершенно верно. Сегодня Сарбайны едят в гостях. Может, вообще домой не вернутся.
- Прекрасно. Я хотел бы подняться и потолковать с горничной. Если вдруг заявятся Сарбайны, позвоните, пожалуйста, три раза.
- Хорошо. Но вам вряд ли удастся выудить из этой дурехи что-нибудь полезное. Да и акцент у нее - с динамитом не пробьешься.
- С детства обожаю южный акцент, - сказал я.
Консьерж провел меня внутрь и познакомил с лифтером, длинноносым прыщавым юнцом, молчание которого мне пришлось купить за пятерку. Учитывая, что до Рождества было еще далеко, эти вымогатели поимели в моем лице более чем щедрого благодетеля. Прыщавый высадил меня на двенадцатом этаже, где располагались восьмикомнатные апартаменты Сарбайнов.
Я позвонил и Лидия Андерсон открыла дверь. Для темноволосой девушки глаза у нее были поразительно синие - сочные, васильковые. Она была стройная, ростом около пяти футов и шести дюймов, довольно крепко сбитая и миловидная. Нос тонкий и прямой, чуть широковатые скулы и довольно большой рот. Мне сразу бросились в глаза коротко подстриженные, довольно неровные волосы и простенькое хлопчатобумажное платьице, и еще - что Лидия разгуливала по квартире босиком. Стоя, она переминалась с ноги на ногу, словно пытаясь загородить босые ступни. Еще я заметил, что она сутулится, а рот чуть-чуть приоткрыт. Словом, первое впечатление складывалось однозначное и безошибочное - выглядела горничная Сарбайнов типичной дурехой. Все в ней указывало на недоразвитость в умственном развитии.