— На настоящий момент, — говорила ведущая, — Терей остаётся на орбите Венеры, однако никакого вооружения на борту у Терея нет, и он абсолютно не представляет какой-либо угрозы для жителей Венеры или Земли…
— Только вот если такой корабль упадёт на планету… — начал Виктор.
— А я читал, что у него есть термоядерные заряды невоенного применения, — сказал я. — Как-то не сходятся у них версий.
— Ага, — согласился Виктор.
— Также к Венере были отправлены два крейсера для урегулирования конфликта… — послышался дребезжащий голос.
Виктор открыл вторую бутылку и собирался уже приложиться к её горлышку, как вдруг замер и, нахмурившись, посмотрел в экран.
— …которые прибудут туда уже через…
64
"Запомните этот день. Сегодня мы перестали быть детьми". (Нравится двенадцати пользователям. Не нравится двум пользователям).
"Мне кажется, рано или поздно нечто подобное должно было произойти. Такова уж природа человека. Создавать и разрушать. Хотя я, честно говоря, надеялся, что кризис на Венере уже разрешился. Всё это так неожиданно". (Нравится двум пользователям).
"Мы много на что надеемся, но жизнь, увы, идёт без нашего ведома". (Нравится девяти пользователям).
"Я, наверное, выскажу сейчас странную мысль, но мне кажется, что в каком-то смысле даже лучше, что всё это произошло именно сейчас, а не через несколько лет, когда мы бы закончили институт, и этот кризис затронул бы нас в полной мере. А пока есть ещё время на то, чтобы всё снова пришло в норму". (Нравится одному пользователю. Не нравится тридцати шести пользователям).
"Опять надежды? И неужели дальнейшее трудоустройство беспокоит тебя сейчас больше всего? Гибнут люди! Да и на самом деле, когда мы закончим институт всё может стать гораздо, гораздо хуже". (Нравится девятнадцати пользователям. Не нравится трём пользователям).
"Наверное, ты права, да. Но всё-таки хочется надеяться на лучшее. Опять надежды, как ты говоришь". (Нравится одному пользователю. Не нравится двум пользователям).
"Наверное, и ты прав. Что ещё у нас остаётся, кроме надежды?". (Нравится одному пользователю. Не нравится одному пользователю).
63
Почему-то в те дни мне казалось, что я сам живу на Венере. На Земле шли десятки судебных следствий, обвинительные приговоры составлялись с таким рвением, как будто только от этого зависело решение всех возникших проблем, а я следил каждую ночь за движением редких огоньков на небе и ждал, когда два огромных военных крейсера выйдут на низкую орбиту, затмевая собой свет луны.
В новостях долгое время ничего не сообщали, а потом вдруг оказалось, что миротворческую, как её называли, операцию внезапно отменили, и что у Венеры теперь есть свои военные корабли.
Мы ничего не понимали.
Соколовский на одной из своих лекций долго рассуждал о том, как у сепаратистов мог появиться собственный флот и строил невнятные гипотезы о том, что крейсеры были захвачены во время штурма искусственной луны, где они якобы проходили внеплановое техническое обслуживание. С ним пытались спорить — в сети тогда пользовались популярностью совсем другие гипотезы о расколе внутри вооружённых сил, — а я сидел на дальней парте, молча кивал головой в ответ на язвительные ремарки Виктора и перечитал сообщения Лиды в соцветии.
— Крыть ему, похоже, больше нечем, — сказал Виктор, с трудом сдерживая смешок.
Я ничего не ответил и открыл в суазоре переписку с Лидой о Патрокле. Виктор с любопытством поглядывал на экран в моих руках.
— Не знаешь, кстати, где она? — шёпотом спросил он. — Вроде не было уже несколько дней. И соцветии ничего не пишет.
— Не знаю, — сказал я.
— Не звонил? — удивился Виктор. — Ну, ты даёшь… — Он посмотрел на меня с наигранным осуждением, забавно наморщив лоб. — Я бы на твоём месте…
Соколовский продолжал что-то с жаром доказывать о венерианских кораблях, размахивая перед собой руками.
Я открыл карточку Лиды в списке контактов, провёл пальцем над её сетевым номером, не касаясь его, и надавил на кнопку с иконкой мгновенного сообщения. На экране появилась клавиатура, я даже начал набирать "привет", но тут пальцы мои странно онемели.
— Это в принципе… в принципе невозможный сценарий! — продолжал распаляться Соколовский. — Представляете, что сейчас бы творилось?! Да нужно вообще не иметь ни малейшего понятия о том, как…
— Тебе помочь? — Виктор толкнул меня локтём.
Я отвернулся, пряча от него экран.
— Очевидно же, — говорил Соколовский, — что о захвате кораблей во время штурма искусственной луны не говорили, потому что…
— Да что с тобой, старик? — хмыкнул Виктор и вытащил собственный суазор.
Я так и не отправил Лиде сообщение.
После лекции мне казалось, что я отсидел больше часа на какой-то политической агитации. Я вышел с Виктором в коридор, всерьёз подумывая о том, чтобы прогулять следующую пару — Соколовский умудрился нас задержать, и до звонка оставалось меньше десяти минут, а мучиться ещё полтора часа, выслушивая очередные бредни теперь уже от другого титулованного профессора мне совсем не хотелось.
В толпе студентов у поточной промелькнула Лида — в своём тёплом свитере с широким воротником и заплетёнными в толстую косу волосами. Она спешила к лифту, однако, когда я вышел к лифтовой площадке, то её уже не было.
Завибрировал суазор.
Я взволнованно схватил его, развернул экран и увидел сообщение от матери:
"Я знаю, у тебя много дел сейчас, но загляни как-нибудь? Я так давно тебя не видела. Надо поговорить".
Я кивнул головой, как бы соглашаясь — мать уже давно звала меня в гости, — и даже всерьёз думал съездить к ней вечерком, но не поехал, провалявшись вместо этого на кровати в своей комнате в общежитии и перечитывая старые сообщения Лиды в сети.
62
Моя мать умерла спустя неделю после того, как сепаратисты разбомбили военную базу на искусственной луне. За всю эту неделю я ни разу её не навестил, хотя она не раз приглашала меня, а я не раз собирался.
У неё был ишемический инсульт.
Ни одно из многочисленных обследований, на которые она уговорила поликлинику, не показало каких-либо предрасположенностей; она даже не входила в группу риска. Однако как-то вечером она написала мне сообщение на суазор, заварила себе чая, поставила на стол корзинку с пирожными, как если бы ждала меня в гости, пригубила чай (чёрный, терпкий, с ромашкой, как она любила) и — неожиданно выронила чашку. Старомодная фаянсовая чашка с золотой каймой и фигурной ручкой, которую мать уже однажды разбила и склеила, старательно собрав все двенадцать осколков (кроме последнего, тринадцатого, оставившего маленькую щербинку на краю), раскололась прямо по линии склейки на три аккуратные, почти симметричные части. Ароматный чай впитался в ковёр.
Медики говорили, что мать прожила после инсульта ещё двенадцать часов.
Я представлял, как она лежала на боку, рядом с разбитой чашкой, согнув в коленях ноги и вцепившись зубами в большой палец на правой руке — прокусив кожу почти до кости, — как будто страдала от невыносимой боли. Её можно было спасти через час, через два, через три… Но она пролежала двенадцать часов, одна, в пустой квартире, пока свежие эклеры засыхали в корзинке на столе. А тело её обнаружили спустя ещё два дня.
Всё произошло случайно. Соседка решила заглянуть к ней в гости, однако мать не открывала дверь и не отвечала на звонки. Соседка не придала этому значения, но вернулась на следующий день. Матери по-прежнему не было в сети, к двери никто не подходил, и соседка связалась с домоуправлением, а те, недолго думая, вызвали полицию. Когда я приехал, дверь в квартиру была аккуратно снята с петель — вырезана из стальной рамы лазерным автогеном. В гостиной стоял запах. Мать уже грузили в чёрный мешок. Пирожные в корзинке по-прежнему лежали на столе.
Я долго торчал посреди гостиной, мешая медикам пройти. Я не плакал, я даже ничего не говорил. Я смотрел на осколки фаянсовой чашки и пятно от чая на ковре. Я побоялся заглянуть в чёрный мешок, который двое рослых мужчин из неотложки вынесли на носилках в коридор.