Мы с Виктором встали в очередь.
— Ты какой-то сегодня… никакой, — сказал Виктор. — Не спал что ли всю ночь опять?
— Вроде спал, — ответил я.
— Ладно, — сказал Виктор. — Поздно уже дёргаться. Это ведь и правда не экзамен.
Когда мы вышли из автобуса, я остановился, мешая остальным идти.
Поднялся ветер, и над выщербленным полотном парковки закружились маленькие смерчи из пыли. На секунду я представил, что маленький островок из бетона, на котором стоял наш автобус, со всех сторон, на сотни километров, окружает ровная выжженная земля, бесконечная пустыня, и только потом заметил горящую на солнце полосу дороги — где-то там, на обочине, я оставил свою прокатную машину, когда мы с Лидой смотрели, как взлетают из пусковых шахт корабли.
Я вздохнул. Ветер нёс в лицо колкую пыль, хотя небо было безоблачным и чистым, как в настоящей пустыне.
Виктор потянул меня за плечо.
— Пойдём, — сказал он. — Тут и ослепнуть недолго.
Нас разместили в пустом и унылом зале — таком же, как накопитель в Тенешкино, с белыми стенами и хлипкими просиженными скамейками, — только без окон и с яркими лампами дневного света под потолком.
Нас было ровно шестеро — именно такое количество операторов управляло большинством кораблей, — но мы до сих пор не знали, какие каждый из нас будет выполнять функции. По идее занятия должны были подготовить нас к любой из ролей, однако, думаю, мало кто тогда хотел стать первым пилотом.
Нас сопровождал молодой преподаватель — лет двадцати пяти на вид, — который иногда подменял Тихонова на лабораторных.
— Наш корабль называется Аэропа, — сказал он. — Это пассажирский корабль, который до недавнего времени совершал рейсы между Землёй и… — Преподаватель на секунду замолк, чтобы перевести дыхание. — Но рейс мы совершать не будем, — он хихикнул, — как и выходить в открытый космос… Впрочем, вам всё уже объясняли ведь так?
В зале раздалось невразумительное мычание.
— Пока нам придётся немного подождать. Всё уже почти готово. Шахта, из которой будет производиться запуск, находится отсюда на расстоянии где-то двадцати километров, и мы…
— Мне казалось, тут будет куча военных, металлоискатели, обыск и все дела, — сказал Виктор.
— Ты как будто разочарован, — хмыкнул я.
— Да нет. Просто странно.
— Пока нас пустили только в ободранную комнату со скамейками, — сказал я. — Посмотрим, что будет.
— Честно… — Виктор вздохнул. — Если честно, не верится, что мы выйдем в космос.
— Мне тоже, — сказал я.
Нас проводили в лифт, похожий на грузовой. На стенах, обшитых металлизированным пластиком, не было ни кнопок, ни индикаторов — так что оставалось лишь гадать, насколько глубоко мы спускаемся. У меня заложило в ушах.
Из лифта мы вышли в такое же пустое помещение с белыми стенами и лампами на потолке, как и то, в котором только что находились. Нас встретили двое мужчин в серых комбинезонах. Девушек в нашей группе не было, и нас всех отвели в одну раздевалку.
— Вещи оставляйте здесь, — сказал один из мужчин в комбинезонах. — Ничего, я повторяю — ничего, с собой не брать. Особенно суазоры. В противном случае вы не пройдёте через рамку и вас снимут с задания.
— Ну вот, — сказал я Виктору, — а ты беспокоился о проверке.
Виктор что-то промычал в ответ.
— Трусы-то хоть оставить можно? — пошутил кто-то.
— Можно, — недовольно ответил мужчина. — Одевайте костюмы поверх нижнего белья. Костюмы безразмерные.
Он вышел, и мы остались в одни в тесном помещении с металлическими шкафчиками, похожем на раздевалку у спортзала. Шкафчики открывались с помощью сканера отпечатков. Я подошёл к ближайшему и надавил большим пальцем на овальную панель. Дверца щелкнула и приоткрылась. Внутри, на хлипкой вешалке со скошенными плечами, висел серый комбинезон — такой же, как у встретивших нас мужчин.
Новая форма была не слишком похожа на ту, которую нас заставляли надевать во время тренировок в институте — ткань напоминала дешёвую одноразовую синтетику и неприятно липла к телу. Я едва натянул комбинезон на себя. Грудь сжимало так сильно, что я едва мог дышать.
— Зачем всё это? — пробурчал Виктор. — Как будто мы там фигуры высшего пилотажа будем выполнять.
— Не жалеешь, что не перевёлся? — попытался пошутить я, но Виктор в ответ лишь нахмурился и оттянул двумя пальцами сжимавший горло воротник.
Мы оделись и несколько минут сидели у шкафчиков, ожидая, когда за нами придут. Все молчали. Свет на потолке вдруг замерцал, как от перегрузки сети. Виктор посмотрел на мигающие газовые лампы, поднял указательный палец и уже даже открыл рот, но промолчал, опустив голову, и вновь потянул за тугой облегающий воротник. Действие моих успокоительных заканчивалось, и у меня затрястись руки.
— Дрожишь? — шёпотом спросил меня Виктор, толкнув под рёбра локтём.
Я вздрогнул и уставился на него так, словно не мог узнать.
Вскоре за нами пришли. Те же двое мужчин — такие одинаковые в своих противоперегрузочных костюмах, со схожими выражениями лиц, что можно было подумать, будто бы их серые робы стирают все признаки индивидуальности.
Наши серые робы.
— Отлично, — сказал один из них. — Надеюсь, вы всё оставили? — и добавил, не дожидаясь ответа: — Пойдёмте.
Мы оказались в туннеле, похожем на закрытое полсотни лет назад московское метро. Стены, увешанные слепящими лазерными лампами, сужались к верху, смыкаясь в потолок так, словно мы находились внутри огромной подземной пирамиды. Мы стояли на платформе, на высоте в пару метров над полом, и под нами проходила широкая стальная шпала — как пути для монорельса.
Я прикрыл рукой глаза. Сердце молотило так, что каждый удар болезненно отдавался в висках.
— Четвёртый — на линию! — громко сказал один из наших провожатаев.
Послышался свист — такой издаёт рассекающая воздух свая, — и к платформе подошла небольшая вагонетка с выполненными в виде иллюминаторов боковыми окнами и большими выпуклыми стёклами спереди и сзади. Двери с шипением раздвинулись. Я подумал, что именно так, наверное, и выглядели вагоны метро, пока всю подземку не залили бетоном, чтобы остановить обрушения.
Сидячих мест в вагоне не было. Мы встали, держась за поручни в стенах. Я — у лобового окна.
— Пошли! — скомандовал один из наших сопровождающих в переговорное устройство у дверей — со стороны казалось, что он кричит в стену.
Вагонетка дёрнулась и стремительно набрала ход; я сжал дрожащими руками поручень, узкий воротник сдавливал мне горло.
Мы бесшумно неслись на обморочной скорости, огни на стенах в туннеле с каждой секундой мелькали всё чаще, пока не слились в сплошное марево из слепящего света. Я закрыл глаза. Каждый удар сердца по-прежнему отдавался в висках.
Меньше, чем через минуту вагонетка стала усиленно замедляться, и меня качнуло вперёд так, что я чуть не ударился головой о лобовое стекло. Я уже различал проносящиеся мимо нас лазерные лампы в стенах — их раздражающее мелькание быстро сбавляло темп, пока вагонетка не остановилась. Но даже после того, как мы встали у новой платформы, туннелю со сходящимися у потолка стенами всё ещё не было видно конца.
— Перегрузки не хуже, чем при взлёте, — сказал Виктор, когда мы вышли из вагона.
Нас проводили в очередной грузовой лифт без кнопок и циферблатов, который бесшумно взлетел вверх, едва успели закрыться двери. Я ждал, что двое наших сопровождающих что-нибудь скажут — деловитое напутствие, полезный совет, — но они молчали, неподвижно глядя перед собой.
Лифт остановился. Мы оказались в сумрачном коридоре, напоминавшем о бомбоубежищах столетней давности. Света едва хватало, чтобы видеть, куда ты идёшь. Коридор, как посадочный трап самолёта, вывел нас к открытому люку в пассажирский отсек Аэропы. Я шёл первым и остановился у проёма, как у края отвесной пропасти, в которую нас собирались столкнуть.
Отсек был похож на узкую металлическую капсулу — такую тесную, что внутри едва было можно дышать. На стенах висели закреплённые в круглых клетках кресла и лестницы, тонкие, как будто сделанные для детей.
Я посмотрел вниз и чуть не оступился.