Лысый встал и принялся расхаживать вдоль стола, постукивая по светящейся столешнице пальцами.
— Ладно, — сказал он, — а теперь я задам самый сложный вопрос.
Я невольно поёрзал на стуле.
— Если не оператор космического корабля, то — кто? Положим, не будет у вас возможности поступить по специальности. В нынешние времена — это, к сожалению, вполне реальный расклад. Но образование у вас хорошее, есть и другие возможности. Так что выберете?
— А такой вариант как вечно ходить к вам на интервью будет принят в качестве ответа? — спросил я.
Лысый вздохнул и, забавно насупив губы…
35
Я всё говорил неправильно.
Я заблуждался.
Теперь я понимаю это, но не понимаю, почему меня всё-таки взяли. Везение? Как можно считать везением чью-то смерть — я ведь так никогда и не спросил, что случилось с моим предшественником, с тем, чьё место я тогда занял.
А может, всего этого и правда не было? Двенадцать, двенадцать, двенадцать. Подтвердила бы Таис эту историю? Если бы ещё разговаривала со мной…
Я сидел на затянутой целлофаном кровати, не решаясь подняться.
От яркого света болела голова. Воздух в камере пах хлором и обжигал холодом гортань при каждом вздохе, а правое плечо вновь нарывало, как при инфекции.
Я помню всё слишком хорошо, чтобы это было лишь бредом, родившемся в тот миг, когда произошла авария в нейросети. Я помню себя. Я знаю.
Но в то же время мне иногда кажется, что на самом деле я не помню ничего.
Все эти люди, эти лица, которые так упорно ускользают из моей памяти — я знал их лишь несколько лет назад, но вспоминаю так, словно мы не виделись уже столетие.
Только одно лицо я помню хорошо.
Лида.
Я упёрся руками в кровать, намереваясь подняться, но остановился.
Я помню. Моё первое назначение, первый полёт с Земли, первый корабль, на котором я полетел.
34
Мой первый корабль назывался Сфенел.
Это было небольшое пассажирское судно, которое до венерианского кризиса занималось коммерческими рейсами, а потом перешло под управление государственного НИИ и перевозило научных сотрудников, годами курсируя по неизменному маршруту между Землёй и орбитальной станцией на Меркурии.
Первый пилот — высокий, рыжий, с редеющими на затылке волосами — был похож на простоватого деревенского парня, который отправился в большой город на заработки и неожиданно, по воле какого-то безумного случая, стал космонавтом.
— Первый раз? — спросил он меня, когда мы готовились к старту, хотя наверняка подробно изучал моё досье.
Я кивнул, промычав в ответ что-то невнятное. Губы у меня пересохли, мне хотелось пить, а дышал я так, словно только что-то совершил многокилометровую пробежку.
— Волнуешься? — продолжал пытать меня пилот, улыбаясь.
Я замялся, не зная, как ответить.
— Волнуюсь, — сказал, наконец, я.
— Молодец, — удовлетворённо кивнул пилот и принялся устраиваться в кресле.
— Молодец, что волнуюсь? — спросил я.
— Молодец, что признался, — ответил пилот.
Он выглядел лишь немногим старше меня, однако вёл себя с такой показной небрежностью, как будто отлетал на кораблях уже тысячи часов.
— Ну чего, — сказал он, — готовность, как говорится, номер один… Погодка сегодня нелётная, так что мы на поводке.
— Опять? — скривился штурман, сидевший рядом со мной.
— Ну да, — сказал пилот. — Так что расслабьтесь и получайте удовольствие.
Он пристегнул ремень и сцепил груди руки.
Я сидел в кресле, задержав дыхание. Загорелся один из индикаторов на панели, я машинально подался вперёд, чтобы проверить показания приборов — и в этот момент весь корпус корабля судорожно затрясся. Сработали преднатяжители ремней безопасности, стиснув мне грудь, и я вцепился в подлокотники кресла. Послышались гулкие размашистые удары — можно было подумать, что кто-то пытается раздробить надрывно скрипящие переборки ракеты гигантским отбойным молотком.
— Пошло, — удовлетворённо сказал первый пилот.
Через секунду удары сменились рёвом. Пилот что-то говорил, не обращая внимания на тряску и нарастающий рокот, однако я видел лишь, как открывается его рот. Он подмигнул мне, а потом зачем-то потянулся к приборной панели.
В этот момент меня прижало к креслу.
На грудь мне давило так, словно воздух в рубке неожиданно налился свинцом и неумолимо тяжелел с каждой секундой. У меня даже потемнело в глазах. Кто-то говорил — я слышал сдавленные голоса, но не мог разобрать ни единого слова. Кресло шаталось и поскрипывало, подлокотники дрожали, ремни безопасности обхватывали меня, как удавка, не давая мне пошевелиться. От перегрузок выламывало кости. Я попытался вздохнуть, но вместо этого захрипел, хлопая ртом, как выброшенная на берег рыба.
А потом всё прекратилось.
Двигатели отрубились внезапно, как при аварии в энергетической сети, и я даже решил, что у меня лопнули барабанные перепонки.
Включилась автоматическая диагностика — огромные иллюминаторы в рубке затопила электронная темнота, и по ним побежали строчки системной трассировки.
— Ох, круто нас сегодня вывели! — сказал первый пилот, глядя на экран. — Почти шесть. Кто там в центре развлекался, интересно?
— Шесть… же? — пробормотал я, пытаясь отстегнуться.
— Неплохо для первого раза, да? — подмигнул мне пилот и тут же покачал указательным пальцем. — Погоди! Нас ещё не отпустили. Сейчас выведут на орбиту, а уже потом…
Со всех сторон, из металлической скорлупы рубки, послышалось едкое шипение, похожее на утечку газа. Я взволнованно завертел головой, но все остальные были спокойны.
— А вот сейчас они не торопятся, — сказал первый пилот.
— А иллюминаторы… — начал я, показывая на светящуюся модель корабля, которая медленно поворачивалась по часовой стрелке, как в обучающем фильме.
— Хочешь полюбоваться видом? — спросил пилот. — Да без проблем.
Он коснулся нескольких кнопок на приборной панели, изображение с иллюминаторов исчезло, но нас по-прежнему окружала темнота.
— Отличный ракурс, не правда ли? — рассмеялся первый пилот.
Темнота.
У меня похолодели руки.
Пилот вернул изображение на один из иллюминаторов — наш корабль теперь выглядел как маленькая зелёная ракета из компьютерной игры, перечёркнутая расходящимися векторами.
— Так…Сейчас, сейчас… — пробормотал пилот, нетерпеливо кивая головой.
Шипение, доносившееся из стен, затихло, и пилот поднял руку, готовясь отдать команду "на старт".
— Ждём подтверждения, — сказал он.
Все молчали. Я судорожно вздохнул и снова вцепился в подлокотники кресла.
На панели загорелся коммуникационный индикатор.
Первый пилот удовлетворённо хмыкнул и повернулся ко мне.
— А теперь… — сказал он.
33
Расчётное расстояние до Меркурия во время моего первого полёта превышало сто миллионов километров, и ускорение, чтобы не перегрузки не превышали 2G, длилось ровно двенадцать часов. Те, кто создавал программу полёта, явно думали о комфорте пассажиров — в отличие от операторов из командного центра, выводивших нас на орбиту.
После взлёта, когда я чуть не потерял сознание из-за перегрузок, я почти не ощущал дискомфорта. К невесомости я привык ещё в институте, хотя меня и подташнивало в первый час, когда я путал пол с потолком. Поначалу меня вообще не трогали, решив, видимо, дать мне возможность прийти в себя, а потом попросили разнести пассажирам энергетическую суспензию.
Я чувствовал себя стюардом.
Мы везли четырёх человек, хотя Сфенел был способен взять на борт столько же пассажиров, как и межконтинентальный лайнер. Я плыл между металлическими клетками и, улыбаясь, протягивал каждому бесцветный пакет с суспензией.