Вернуться назад?
Я обернулся, посмотрев вслед уходящей группе людей, но продолжил идти вперёд.
Станция казалась бесконечной.
После широкого иллюминатора, демонстрирующего сумрачную тишину орбиты, вновь появились яркие терминалы с трёхмерными видами, которые на сей раз демонстрировали Меркурий, напоминающий мёртвую пустыню — Венеру после массированной ядерной бомбардировки.
Я уже задыхался от усталости, а ноги, поначалу быстро привыкшие к ходьбе, к моему вновь обретённому весу, теперь подгибались от слабости, словно за прошедшие две недели я совершенно разучился ходить.
Я остановился, чтобы немного передохнуть и заметил красивое застеклённое панно на стене — вышитый земной герб в окружении звёзд и планет, похожих на разноцветные детские игрушки.
30
Мне повезло.
После первой миссии на Сфенеле я сразу же получил новое назначение — на тот же корабль, с тем же первым пилотом, только теперь уже не на Меркурий, а на Марс.
Перед полётом меня ждал полугодовой отпуск на Земле.
Заняться мне было нечем, Виктору я звонить не хотел, и все полгода я почти не выходил из дома. Я чувствовал себя так, словно находился в герметичной капсуле для декомпрессии, которая после двух месяцев, проведённых в космосе, мучительно медленно возвращает меня в реальный мир.
Впрочем, мир уже не казался мне таким реальным.
Вид за окном — нагруженный город, потоки машин на эстакаде, стеклянные высотки, пролетающие со скоростью звука поезда — был похож на трёхмерное изображение с информационного терминала, установленного на орбитальной станции, чтобы развлекать путников, которые ждут, когда электронное время, измеряемое по земным часам, наконец, наверстает неторопливое расписание их кораблей, и они смогут вернуться домой.
У меня была квартира, доставшаяся в наследство от матери, но не было дома, где меня бы кто-нибудь ждал.
Я пытался хоть как-то убить время — смотрел фильмы по суазору, читал фантастические романы о космических войнах, о первых контактах с инопланетными расами, о многочисленных катастрофах, которые уставшие писатели пророчили Земле, — однако всё это увлекало меня ненадолго. Потом я принялся выискивать в сети информацию о войне с сепаратистами — и не нашёл ничего. По новостным каналам писали об открытии парков развлечений, об авариях на автобанах, о вручении премий за вклад в науку, об обрушении домой, но о Венере не было ни слова, как будто конфликт успел разрешиться — за те два месяца, что я провёл в космической пустоте.
Меня обрадовало только одно — то, что мой земной отпуск, наконец, завершился. Однако уже на Сфенеле, когда мы проходили предполётный инструктаж, я вдруг вспомнил обо всей скуке и рутине последнего полёта. Первый пилот говорил что-то, кривляясь и подмигивая членам своего экипажа, а я думал только о том, что поменял одну тюрьму на другую.
На орбиту нас снова собирались выводить с Земли. Первый пилот долго обсуждал что-то с центром по коммуникатору, а потом с видимым раздражением отключил связь и стал привязываться к креслу.
— Опять погода нелётная? — спросил я.
— Не знаю, что у них там… — пробурчал пилот, пристёгиваясь. — Ладно! — добавил он громче. — Идём на поводке, так что всем расслабиться. И получать удовольствие.
— На поводке? — спросил кто-то.
Я вздохнул и закрыл глаза.
— Волнуешься? — спросил меня первый пилот.
— Да иди ты, — сказал, улыбаясь, я.
29
На Сфенеле я летал шесть раз.
После шестого рейса мне поначалу объявили, что я, скорее всего, останусь в команде Сфенела — позиций на других кораблях не было, и повысить меня не могли. Я уже смирился с тем, что моя карьера так и закончится в межзвёздном автобусе, где мне приходилось разносить пассажирам энергетическое молоко и собирать вакуумной трубой комки плавающей рвоты, однако спустя неделю после возвращения, которую я вновь безвылазно провёл в заросшей пылью квартире, мне неожиданно позвонили.
Я лежал на диване и читал старую статью о венерианском конфликте, когда суазор, оставленный на столе, сердито завибрировал и слетел на пол, как лист бумаги под дуновением ветра. Я поднял экран и отряхнул его от пыли. Потом коснулся пальцем пульсирующей кнопки "Ответить".
— Алексей? — спросил деловитый голос и тут же повторил моё полное имя, фамилию, отчество.
— Да. А кто это говорит? — сказал я, забыв посмотреть на номер.
— Федеральное агентство космонавтики, — прозвучал ответ.
Мне предложили повышение. И перевод.
График, правда, обещали напряжённый и плотный — вместо девяти месяцев на Земле, мне оставалось лишь три, да и то большую часть времени я должен был потратить на курсы переподготовки, на которых обучали новой версии управляющей системы нейросети.
Так я стал оператором третьего разряда, специалистом по работе защитных систем.
Мой новый корабль назывался Гефест и относился к категории среднетонажных. Он занимался транспортировкой грузов между Землёй и Марсом, а также между Марсом и Меркурием.
Я не решился спросить, куда летал этот корабль раньше.
Больше не было нужды возиться с пассажирами, отводить их в туалет и выслушивать крикливые жалобы, однако полётные программы теперь составлялись совершенно иначе — баржи летели быстрее, а перегрузки во время разгона и торможения зачастую превышали 4G. Вместо обычных эластичных комбинезонов, которые носил экипаж на Сфенеле, нам приходилось надевать противоперегрузочные костюмы, в которых я едва мог дышать, а перед каждым полётом всем делали инъекции руптора — прозрачной невесомой жидкости, которая полностью растворялась в крови и помогала перенести тяжёлый полёт.
Мой новый первый пилот оказался старше меня лет на пятнадцать — невысокий, кряжистый, с седеющими волосами, он был похож на военного, которого за выслугу лет списали в гражданский флот. Вёл он себя подчеркнуто официально, как по уставу, и меня не раз посещали серьёзные подозрения о его бывшей военной службе, однако спросить я так и не решился.
Ускорение теперь занимало всего пять с небольшим часов.
Хоть сам Гефест и был размером с многоэтажное здания, места для прогулок на нём оказалось куда меньше, чем на Сфенеле — на Гефесте не было пассажирского отсека, а кубрик для экипажа оказался таким тесным, что там едва могли развернуться два человека. К тому же все помещения были выкрашены в стерильно-белый цвет, как больница, а противоперегрузочный костюм по уставу приходилось носить всё время, даже когда отключались маршевые двигатели, и мы входили в дрейф.
Теперь я уже готов был позавидовать пассажирам, сидевшим весь путь до Меркурия в электрических креслах.
Я задыхался, мышцы болели, и весь полёт представлялся мне безжалостной пыткой — как будто кто-то ставил над нами бессмысленный эксперимент, пытаясь понять, сколько может выдержать человеческий организм в таких условиях. Пилот советовал больше спать, и в наш рацион даже входило снотворное. Я забирался в кубрик, глотал таблетки, залезал в привязанный к стене мешок, сшитый из странной пористой ткани, напоминающей сплав резины и полиэтилена, и, зарывшись в этот спальник с головой, быстро стаскивал с себя костюм вопреки всем командным уставам.
Когда мы прилетели к Марсу, я чувствовал себя больным.
На планету мы снова не садились, а пристыковались к огромной орбитальной станции — самой большой во всей Солнечной Системе. На то, чтобы обойти станцию по круговому коридору, мне требовался почти час, однако за те две недели, что я провёл на орбите Марса, даже эта станция превратилась для меня в тесную коробку, которая вертелась в пустоте. Доступ к большей части помещений был перекрыт по каким-то невнятным соображениям безопасности, и все развлечения сводились к прогулкам по круговому коридору и разговорам с другими операторами о войне.
Впрочем, нет. Были и другие радости.
Целый отсек на станции отвели под зону отдыха, навевающую воспоминания о накопителях на аэровокзалах — там не было ничего, кроме нескольких рядов неудобных кресел, терминалов с сенсорными экранами и панорамного, во всю стену, иллюминатора.