Ничто её не пугало — ни тяжёлый воздух в цеху, насыщенный парами химических составов для полировки дерева, ни тяжёлая однообразная работа изо дня в день. Она как будто тогда уже знала свою судьбу и приняла её целиком — с её счастьем и страданиями. Ради главного — песни.
Уже там, в фабричном цехе, постепенно начал формироваться и её репертуар: «Шумел, горел пожар московский…», «Очаровательные глазки», «Златые горы», «На Муромской дорожке…», «Светит месяц…». Городской жестокий романс, входящий тогда в моду.
— Пой, Лидушка, пой, милая ты наша певунья! А работу твою мы за тебя сами сделаем, — упрашивали её девушки, и их подруга прекращала работу и начинала выступать: входила в образ, по ходу песни меняла интонацию, одновременно и рассказывая, и изображая историю обманутой любви. И всё — в лицах!
Она вкладывала в своё пение всё прожитое, одновременно озаряя песню мечтой и надеждой.
Всё у неё выходило так проникновенно, а великолепные природные данные и те уроки пения, которые она усвоила в церковном хоре, делали песню настолько близкой и душевной, что девушки аплодировали, бросались обнимать свою подружку, а потом дружно принимались доделывать и свою, и её работу.
Именно в то время, когда она работала на мебельной фабрике, состоялся первый сольный концерт певицы. Саратов всё ещё знал её как Сироту из церковного хора городского кафедрального собора, как голос, от которого вздрагивает душа. Не о таком ли пении Александр Блок в августе 1905 года написал свой знаменитый шедевр?
Некоторые движения человеческой души, её волнения и потрясения, может выразить только поэзия. Или — песня.
В зале Саратовской оперы не протолкнуться. Слушатели — солдаты местного гарнизона и частей, дислоцированных в губернии. Из Саратова на фронт уходил эшелон. И вот перед отправкой — концерт Сироты. Этот первый концерт состоялся по инициативе её фабричных подруг, они буквально за руку привели в оперный театр свою певунью, зная, что лучше её солдатам никто из саратовских не споёт.
Ведущий объявил:
— Поёт Лидия Русланова! Русская народная песня…
«Пою, а чуть не плачу! — рассказывала потом Русланова о том первом своём концерте перед солдатами. — Посмотрю в глаза какому-нибудь молодцу, как он слушает: сам здесь, а душа — там, дома, в родной хате, возле родной матери… А я после этого и думаю: какая тебе судьба будет, молодец, лежать тебе в болотах с закрытыми очами…»
Лидии тогда было-то всего 16 лет. И в каждом молодом солдате она видела старшего брата, ещё даже и не жениха. А в каждом пожилом — отца. А солдаты, затаив дыхание, слушали Сироту, ещё не запомнив её имени и фамилии, и видели в ней младшую сестрёнку и дочь.
Спела она всё, что знала и что пела на фабрике своим подружкам. А публика ликует, рукоплещет, не отпускает. Поклонилась залу земным поклоном, который впоследствии тоже назовут «руслановским», и собралась было за кулисы…
— Браво, сестричка! — закричали ей из зала.
— Куда ж ты уходишь?!
— Пой ещё!
Вернулась она, залилась краской, растерянно и простодушно говорит:
— Да я вам уже всё спела. Больше ничего не знаю! Что ж мне теперь делать?
— А ты пой сызнова! — закричали ей солдаты.
— Сызнова начинай!
— Пой, милая, пой!
«Так всё сначала и пришлось повторить, — вспоминала Русланова. — А лет в семнадцать я была уже опытной певицей, ничего не боялась — ни сцены, ни публики. У меня находили хорошие вокальные данные, обязательно велели учиться… Поступила в консерваторию. Земно кланяюсь профессору М. Медведеву[5], который учил меня, отдавал мне все свободные минуты. Но долго в консерватории я не пробыла. Поняла, что академической певицей мне не быть. Моя вся сила была в непосредственности, в естественном чувстве, в единстве с тем миром, где родилась песня. Я это в себе берегла. Когда пела, старалась прямо в зал перенести то, чем полна была с детства, — наше, деревенское. Такой я и была нужна. В городах так или иначе многие были связаны с деревней, и я пела им — прямо в раскрытую душу».
5