Их узы были настолько крепки и безупречны, что ни одна, ни другая никогда не обнаруживала в своих родственных и семейных отношениях абсолютно никаких изъянов.
Во время разлуки Русланова порой получала письма от своей Маргоши и очень гордилась ими. Получая, целовала их и читала своим подругам и тем, кто случался рядом и с кем могла разделить своё сокровенное: «Дорогая мамочка, вдали от тебя мне так печально и так не хватает твоих мудрых советов и твоей доброй ласки».
В своей любви к чему-либо и кому-либо Русланова умела доводить всё до совершенства. Не сразу, не одним наскоком, а кропотливо, день за днём и год за годом. Брать характером, упорством, постоянством. Величайшим тактом. Так она шлифовала свои песни и свой песенный дар. Так строила и новые семейные отношения, становясь для сироты матерью.
Дочь прибегала со двора с разбитыми коленками, в испачканном платьице. Русланова обрабатывала ей царапины, мазала йодом и зелёнкой. Бранила и жалела одновременно. Снимала платьишко, замачивала в тазу, потом стирала, стараясь, чтобы ни пятнышка нигде не осталось, ни затяжки. Всё делала сама. Хотя и домработницу имела. Вещи дорогих ей людей она и стирала, и штопала своими руками. Знала, помнила народное поверье: не позволяй чужой женщине пришивать пуговицу к мужней рубахе…
Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова: «Никогда не возникало даже ощущения: падчерица — мачеха… Нет-нет! Было одно ощущение и полное убеждение: у мамы никогда не было детей, других, а у меня — другой мамы. Самая лучшая — мама, какая есть — она моя, как у каждого ребёнка. Когда я выросла, у меня было полно ухажёров. Все приходили домой, и тайны из этого не делалось. Кто приходил, мама приглашала чайку попить, спрашивала, куда пойдём, и наказывала привести девочку, то есть меня, вовремя. Никаких секретов. И — полное доверие».
Когда Маргоше исполнилось шестнадцать и она пошла получать паспорт, в заявлении о фамилии она написала: «Крюкова-Русланова».
Замужество — генеральская жена, генеральша — сразу изменили статус Руслановой в обществе. Она это заметила. Вспоминала: «Я впервые почувствовала особое к себе отношение в обществе, когда вышла замуж за Владимира Викторовича. Теперь, когда я появляюсь с ним на людях, меня представляют в первую очередь как жену генерала Крюкова, а не певицу Русланову!» Её это нисколько не смущало. Порой даже забавляло.
Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова: «Папу арестовали в пять утра. Мы должны были в то субботнее утро встречать маму на аэродроме, собирались ехать на дачу. Папа понял, что маму арестовали, она — что его. Из всего Жуковского окружения их арестовали последними. Из жён посадили только маму, потому что знали её характер, знали, что она кричала бы на каждом углу. В это время арестовали жён Молотова[54], Калинина[55]. Калинин — Председатель Верховного Совета, а жена вшей давит… Знали, что Русланова устроит сраму на весь мир. Её просто убрали, она не сидела бы тихо, как Молотов или Калинин. Папа сидел в тюрьме на Лубянке, четыре года длилось следствие. В лагере пробыл меньше года. У мамы следствие длилось год. Дали 58-ю, пункт 10 — антисоветская агитация и пропаганда. Такую статью можно приписать каждому второму. Как „особо опасную“ преступницу отправили в лагерь в Тайшет».
После ареста родителей несовершеннолетнюю Маргариту Крюкову должны были отправить в детский приют. Квартира, все вещи, мебель конфисковывались.
«Я должна была жить в детском доме, — рассказывала Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова. — Но когда папу из нашего дома писателей в Лаврушинском везли на Лубянку, он этих полковников уговорил, чтобы меня отдали тётям, папиным сёстрам. Они жили на Арбатской площади. Мне было почти тринадцать».
У тех полковников была незавидная работёнка. Хотя они ею наверняка гордились. Но Бог им, должно быть, засчитал на Страшном суде тот поступок: они всё же пожалели дочь генерала и певицы…
Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова:
«Из дома я ушла с чемоданчиком личных вещей. Когда нам дали квартиру, то папа, мама и я вошли туда в чём стояли. Начинай заново. А пока квартиру не дали, мы жили в гостинице. Мама сразу же начала работать. Очень быстро, меньше чем через месяц. И понеслось! Гастроли, гастроли — нужно зарабатывать на жизнь. Помню, что первым купили буфетик для кухни с выдвижными отделениями для ножей-вилок. Из них мы пили чай — даже чашек не было. Папу направили на курсы в Академию Генштаба. Мама возмущалась, что он вынужден ездить на общественном транспорте, считала, что это неуважение к генеральской форме. Первое, что мама купила, — машина. И какую! ЗИМ! Она стоила большие деньги. В общем, чай пьём не из чашек, но ездим на ЗИМе. Мама очень не хотела, чтобы её кто-то жалел. У неё было невероятное чувство человеческого достоинства. Это не мещанская позиция. Оскорбительно, унизительно, когда ни за что ни про что сажают в тюрьму, когда вслед каждое дерьмо могло прошептать: „Тюрьма“. Мама никогда не подавала вида, что страдала внутри. Оскорблялась за отца, русского воина, прошедшего три войны».
54
55