Дайнслейф прекрасно осознаёт, она верит в архонта ветра. И пусть не шлёт заученных стихов молитвы в соборе и не поёт в его славу вместе с сёстрами, не шепчет ему о своих переживаниях и всегда хитро усмехается о выходящих из этого вопросах, но…
Её вера в том, что она всё ещё здесь, что защищает город божества и всем своим истерзанным сердцем любит его больше стёртой в пыль родины. Предпочитает роль его защитника принцессе огромного пепелища. И кровь на её руках — мерзкие выходцы из снежной, бандиты и те, кого должна была спасти её жертва. Но от своего прошлого она почти добровольно отказалась, цепляясь за объятия ветра и плечо одного пламенного человека.
Боль этого мира она принимает со смирением, прижимая руки к буйному сердцу. Боль этого мира — всего лишь невзаимная любовь, надежды на которую разрушила правда, надежды на которую сожгли титул и мерзкое клеймо под повязкой. Боль существования здесь — лишь раны, наносимые врагами, а не теми, от кого она ждала защиты.
А теперь она сама защищает врагов, с остервенением разрубая тельца созданий бездны и тех, кого извратила мутация, Теперь она сама палач для тех, кто желал лишить её жизни. Своё возмездие она несёт не колеблясь. И больше никогда и не подумает о том, чтобы вернуться к ним.
Но более, он не позволит ей этого. Не потому что он собирается её мести, не потому что она предала их, в своём желании жить…
— Когда мы встретимся в следующий раз, я не выпущу тебя…— спокойно говорит он, уходя в ночь с очередными крупицами чужого запаха.
— Почему ты так в этом уверен? — спросит Альберих, склонив голову в бок, а после стискивая зубы, в отчаянном желании заткнуть себе нос и в тысячный раз жалея о том, что слишком беспечно относится к своей омежьей натуре, так громко просящей о чужом присутствии, тем более, когда это смутно знакомый человек, связанный с чем-то далёким и тёплым, ничего ведь не произойдёт, если она на пару мгновений попросит его остаться?
Она себе в этом отказывает, всё ещё веря в то, что ей светят хоть какие-то отголоски солнечных лучей, беспощадно превращающие тело в тлеющие угли. Она сглатывает, одёргивая руки от чужого плаща. Она не позволит никому вернуть себя домой, в руины, сравниваемые с самыми затхлыми темницами под зданием рыцарского ордена. Она прикусывает губу и зажмуривает глаза, слыша шорох тяжёлых полов плаща. Рядом словно опустятся на колено, и она распахнёт глаза, почувствовав касание чужих пальцев к своей щеке. На мгновение серьёзный взгляд станет безумно тёплым, а губы сломаются в мимолётной улыбке.
— Это произойдёт совсем скоро, не сомневайтесь в этом, миледи… — скажет он, плавно проводя от челюсти, до запястья, осторожно притягивает то к лицу, и мягко костяшек губами касается, кончиком языка мазнёт по ним и отстраняется, хитро улыбаясь. — Когда мы встретимся вновь, вы не сможете более скрыться от меня… Потому что я заберу вас из объятий лживого ветра. И даже если вы чудом добьётесь взаимности от бушующего гневным пламенем Рагнвиндра, если он начнёт чувствовать к вам что-то помимо презрения и ненависти, он не сможет мне противостоять, слишком долго он отнекивался от вас, и если вам действительно хочется сохранить ему жизнь…
— Я не отступлю…— шепчет она, вырывая руку из чужой хватки и прищуривает единственный глаз, чуть мотнув головой, желая прочувствовать хоть что-то помимо удушающего запаха собеседника, что кажется, если был бы в силах, заставил бы ту подняться на коленях и щекой к бёдрам чужим прильнув, подобно кошечке ластиться умоляя лишь об одном…
— У вас нет выбора, Кэйа… — усмехается он, поднимаясь на ноги вновь, и глубоко вдыхая, разворачивается, оставляя ту наедине со своими мыслями, пока она вообще способна думать хоть о чём-то, кроме…
Конечно же его. Он не позволит кому-либо находиться поблизости, не позволит отвлекать её от него, не позволит касаться, ведь…
Она его.
Осталось подождать самую малость. Он обязательно сомкнёт свои объятия на чужой талии, обязательно вцепится зубами в чужие плечи, обязательно обовьёт чёртовым ядом чужое сердце, заставляя его подчиниться собственной воле.
В конце концов, Рагнвиндр никогда не примет её чувств, никогда не посмотрит на неё с чёртовой лаской, которую тот дарил ей когда-то недавно. Он знает, знает как сильно привязано к нему чужое сердце, понимает, что даже обычная низменная природа, едва ли справится с тем, чтобы быстро вытеснить этого человека на самый край чужого сердца, оставляя его воспоминанием, совершенно неважным на фоне всего остального.
Дайнслейфу, самую малость, обидно, ведь…
Даже если за это время она добьётся взаимности от Рагнвиндра, ей это не поможет. Ей уже ничего не поможет. Он не позволит той уйти или сбежать. Её запах сделал из него гончую, что всегда найдёт объект своего обожания, как бы хорошо она ни пряталась. Он облизывает клыки, и скрывшись в тенях, оставит облегчённо выдохнув. Он слишком долго ждал, чтобы теперь позволить хоть кому-то завладеть ею.
Никто не опорочит его принцессу, кроме него самого. Он запятнает её сам. Крепко сожмёт в своих руках, сам станет её тюремными стенами, сам пережмёт ей глотку, поставит перед собой на колени, и закуёт в самые тяжёлые кандалы, а потом спрячет от лишних глаз, окружив запахом крови, что въелся ему под кожу настолько прочно, что он сам не помнит, был ли он хоть когда-то иным…
И от этого становится противно. Он глубоко вдыхает, позволив себе обернуться в единственный раз, проследит за тем как она стряхнёт землю с брюк и уйдёт в сторону города. Пусть насладится своей свободой, прежде чем они встретятся вновь. Внезапно, так, чтобы та не могла уйти, чтобы не успела использовать своего отточенного коварства, чтобы не выскользнула из рук, едва он окольцует её талию, едва прижмёт её голову к своему плечу, чтобы притупить чужую бдительность. Он позволит ей сделать пару вдохов, и по сути… Он уверен, этого будет достаточно, чтобы успеть одёрнуть чужие волосы. Он слишком долго наблюдал за нею, слишком долго взращивал отвратительное чувство у себя под рёбрами. Ему ни капли не жаль. Ведь… Это всё равно должно было произойти… С тех самых пор, как пламенный Рагнвиндр оставил её, чётко дав понять, что на продолжение не стоит рассчитывать.
Он следил за каждым её шагом, запоминал каждую привычку и прикидывал что к чему, оправдывал своё влечение желанием защитить от ордена, но сейчас… Совершенно чётко осознаёт то, что это всего лишь его эгоистичная прихоть. Присвоить принцессу себе целиком и без остатка. Так, чтобы ни у кого более не возникало сомнений в том, что до неё никто не доберётся. Он не позволит, обрубит руки каждому, кто посмеет потянуться к ней, и не имеет значения, для чего и кто это.
Она останется в его руках, что станут крепчайшими стенами, она будет слышать его голос, что будет единственным звуком, рассекающим тишину и режущим уши, лишь он будет представать перед её глазами, лишь его из живых существ она будет видеть, едва миг встречи наступит.
Потому что она стала тем самым смыслом, не позволяющим сдаться ордену. И он не намерен прекращать это. Тяжёлый вздох, разворот. Он всё помнит, а потому бесшумно по пятам за своей принцессой следует, изредка на небосвод поглядывая. Сегодня луна будет кровавой. Самый лучший день, для того чтобы вернуться на стёртый в пыль престол. Престол, что вместо опоры станет петлёй на шее. Ничего, он не будет ей нужен там, где они останутся. Там, где они останутся не осталось ничего, кроме лабиринтов руин, в которых она больше не ориентируется, но он знает их как свои пять пальцев.